Шрифт:
– Эту просто в случае чего не жалко… Все это чушь, Коминт. Все это чушь. Ну-ка, давай разъясним себе нашу собственную диспозицию. Итак, вот они мы. Врага мы вроде бы знаем в лицо, но не представляем, где его искать. И мы знаем, что наш враг тоже имеет врага…
– Что значит – где искать? – перебил Коминт. – Каин и эта Дайна…
– Это форпосты. А я говорю об основных силах. Где они, сколько их. Артиллерия, авиация…
– Понял тебя. Все равно: работать придется именно этих.
– Боюсь, что так.
– И тогда, если Каин прячется – то остается одно…
– Вот именно.
– Но баба должна быть крутая. Там, наверное, охранников понапихано… и вообще неожиданно уже не получится… Будет веселее, чем в Будапеште, нет?
– Да. Придется размять кости…
10
Микилл: Тогда расскажи мне сперва о том, что происходило в Илионе. Так все это было, как повествует Гомер?
Петух: Откуда же он мог знать, Микилл, когда во время этих событий Гомер был верблюдом в Бактрии?
Лукиан.Фамилия гавриловского брата, репортера из «Морды буден», была Бортовой. С ним, опухшим от дешевой водки, Николай Степанович столкнулся утром нос к носу в буфете гостиницы.
– Пристроил я ваше интервью в «Плейбой», – сказал Бортовой, брюзгливо морщась; видимо, казалось ему, что с Николаем Степановичем они расстались вчера. – Не фирма. Платят гроши…
– Здравствуй, Миша, – сказал Николай Степанович.
– Ах, да, не виделись же сегодня… Ну, тогда за встречу? – предложил он, но денег не вынул.
– Знаешь, Миша, – сказал Николай Степанович, – вчера я молился, чтобы нужный мне человек вышел из-за угла…
Он взял бутылку «Смирновской», две пиццы, пиццу нагрузил на Бортового, а сам с бутылкой в руке пошел к выходу. В номере они сели на койку, поставили тумбочку посередине, Николай Степанович разлил водку в пластиковые стаканчики: себе поменьше, Бортовому побольше…
– Ой, хорошо, – простонал Бортовой, вытирая выступивший пот. – Будто Фредди Крюгер босичком по душе пробежался…
У Миши было чудесное свойство: пробыв в Москве неделю, узнать всё о жизни всех столиц. Кто замочил двух солнцевских, какую новую картину нарисовали Комар и Меламид, где можно купить видеокассеты всего по восемь штук, с кем дружит Моисеев, какое отступное требуют от Вики Городецкой, почему так странно хоронили Жискара д'Эстена, почем грамм плутония в Кёльне, куда делась партия термометров с красной ртутью, зачем президенту Ельцину две абсолютно одинаковые лазуритовые пепельницы, кто мерил Стрип и кого бил Клинтон, и кто же, в конце концов, подставил на самом деле кролика Роджера…
Знал он, разумеется, и самое главное: меню всех предстоящих в обозримом периоде презентаций. Это был его хлеб: и в прямом и в самом прямом смысле.
Одного он не знал: сколько заплатила QTV сибирским телевизионщикам, хотя и сказал, что теперь наконец ребята смогли заказать хороший итальянский передатчик.
– А в эфир это, значит, не попало? – спросил Николай Степанович. – Как-то не по-хозяйски получается, не по-западному.
– Пока нет. Кьюшники говорят, что делают большой блокбастер, готовят будто бы к выборам президента…
– При чем тут выборы? – Николай Степанович повернулся к стене и стал рассматривать гравюру, изображавшую восход солнца в таймырской тундре. Эта гравюра, принадлежащая резцу знакомого художника, с пугающим постоянством преследовала его во всех гостиницах страны…
– А то вы не понимаете…– Бортовой хитро прищурился и погрозил пальчиком.
– Не понимаю, – честно сказал Николай Степанович.
– Ай, бросьте. Все понимают.
– Ну, может быть… Отстал я от столичной жизни, безнадежно отстал… Ты их директрису знаешь?
– Дайну-то? А как же. Мерзкая баба. Ничего не пьет. При ней все время Люська, баба-визажистка. Любовница, наверное. И еще у нее то ли зоб, то ли кадык. А что, может, и мужик она бывший… У них же это быстро и безболезненно. – Бортовой задумался. – Даже «мисс Европа» восемьдесят девятого года – и то мужик… Ой, далёко нам до Европы, Николай Степанович, деревня мы все-таки темная…
– Ты хочешь быстро и безболезненно сменить пол?
– Да нет, важен сам принцип – захотел и смог. Как символ свободы выбора. А так нет – на тряпки разоришься.