Стелла с восторженной ненавистью смотрела на меня:

– Наконец-то вы попались, мерзавец!

– Почему с такой ненавистью? – удивился я. – По-моему, мы неплохо провели время. Как вы и хотели, ваши снимки обсуждают во всех коридорах власти. О вашей фигуре самые лестные отзывы... Что же еще?

Ее глаза блестели, как две яркие звезды в темную ночь, а голос был подобен шипению крупной и очень красивой змеи:

– Мерзавец! Ты опозорил меня. Но...

– Напротив, – заверил я. – Я поднял рейтинг.

– Мерзавец...

– Какой бедный запас у нынешних князей, – сказал я понимающе. – Да и понятно, вырождение... Можно бы сказать: негодяй, подлец, дурак, нехороший, хитрый, чересчур умный, замечательный...

Она сперва кивала, но когда кивнула и на последнем слове, спохватилась, огляделась по сторонам, но в казарменной простоте где найти канделябр, в просторечии именуемый подсвечником, чтобы врезать мне по морде или хотя бы шарахнуть между ушей.

– Мерзавец, – повторила уже упавшим голосом, ибо сразу вот так в голове, где вместо рассудка кипит ярость, не попадались другие слова, – как ты мог так поступить с женщиной!

– Красивой женщиной, – кивнул я. – Но что делать, если в нашем мире теперь без рекламы не пробиться?

Она снова задохнулась, но смогла только выдавить дрожащим от ярости голосом:

– Мерзавец...

– Еще какой, – согласился я. – Все мужчины мерзавцы, но если я мерзавец наибольший, то и... гм... Вот что, дорогая Стелла. Все ж вы влезли в очень грязное дело. Этим бравым парням ничего не грозит даже в случае победы Кречета, они лишь выполняют приказы. Да и ничего не знают кроме своих автоматов. А вы это знаете слишком хорошо. Скажу прямо, вам тоже отсюда не уйти.

Я говорил серьезно, устало, с видом умудренного, опытного, немолодого человека, который все знает и все понимает. А то, что президент буквально уговорил меня стать его советником, это знали, придало моим словам убедительную чугунность.

– И нам доступно вероломство, – сказал я просто. – С демократами жить, по-дерьмократьи выть. Но Кречет сказал, что пустит пулю в лоб, и пустит. А способен ли кто-то из ваших на это?.. У меня нет времени, но я сам пущу себе пулю в лоб, если не удастся наша попытка... возможно, последняя в России!.. восстановить гордость русского народа, заветы долга и чести, которые помнило дворянство... тем более, князья, и которых вы не найдете среди этих дерьмократов.

Она слушала с остановившимися глазами, потому что я ей не врал, и все наводящие обо мне справки знали, что я вообще не вру.

– Мне не жаль моей жизни, – сказал я, – я из того поколения, для которых честь и достоинство все еще что-то значат. По крайней мере больше собственной жизни. Как значили когда-то для князей. Так в ком из нас больше голубой крови, во мне или в этом вашем полковнике... как его, Терещенко?

– Зачем ты мне это говоришь? – бросила она зло.

– Потому, что у тебя еще есть шанс, – ответил я серьезно. – Уходи! Со мной или без меня, но уходи. Эти люди – прагматики, как все демократы. Для пользы дела им тебя удобнее убрать... убить, если все еще не понимаешь простого народного языка. И они это сделают.

– А вы?

– В России – ответил я, мои уши уже ловили звук шагов, – раньше не били ногами лежачего, не били ниже пояса, не стреляли в спину... Это называется каратэ, но точнее назвать современным миром демократии!

Далеко хлопнула дверь. Зловеще, с металлическим оттенком. Стелла подняла на меня прекрасные глаза, в них было хорошо разыгранное колебание:

– Мне надо подумать...

– Когда?

Шаги приблизились к двери. Я повернул Стеллу к себе спиной, ухватил за ворот платья. С застежками никогда не умел ладить, даже теперь, когда на смену сложным крючкам пришли простейшие застежки: стоить поддеть пальцем, лифчики слетают, как отстреленные ступени ракеты, но у меня даже они застревали, и теперь я попросту рванул. Стелла охнула, дверь неспешно отворилась.

Через порог шагнул Терещенко. Глаза его расширились, он икнул и уставился на обнаженную до пояса Стеллу. Она в растерянности даже не пыталась закрыться ладонями, обе груди вызывающе торчали в стороны.

Он еще не отрывал глаз, когда я изо всех сил двинул его дверью. Глухо стукнуло, он отлетел в другой конец комнаты. Я заспешил за ним, присел, кряхтя, вытащил из его кобуры пистолет.

Терещенко застонал и открыл глаза, здоровенный мужик, пальцы сперва метнулись к голове, там темные волосы начали намокать от проступившей крови, морщился. Я приставил дуло пистолета к его боку: