–Ну-ну!

– Да так... Пакистан готов предоставить свою территорию под наши военные базы. Еще Арабские эмираты хотят купить у нас танки, новейшие самолеты и прочую военную технику на пятнадцать миллиардов долларов. Ну, еще Иран открывает границы для наших товаров. Еще какие-то мелочи... ну, вроде беспроцентных кредитов... так это в пять-семь миллиардиков... Кувейт просит наших инженеров, пришло время менять нефтяное оборудование по всей стране, подумывают о нашем... Стоило ли мчаться, не выпив чашечку кофе?..

Кречет уставился на него бешеными глазами:

– А, черт... Я сам вам заварю. В гильзе из-под снаряда.

Военные медики расступились, глаза Забайкалова расширились. Яузов хрипел, на широкой груди, заросшей черными мохнатыми волосами, белые бинты выглядели странно и пугающе.

Забайкалов виновато развел руками:

– Рад, что вы с нами. Честно говоря, уж простите великодушно, но, старая школа, подозревал вас, подозревал... А наш футуролог даже организовывал для вас утечку информации...

Яузов прохрипел:

– Ничего себе, утечка!... Но я в самом деле был с ними.

Кречет вскинул брови:

– И что же ты? Повязал бы нас, пряник бы дали. А от меня хрен что получишь...

Забайкалов спросил непонимающе:

– Но почему? Ты о попах такое плел...

– Струсил, – шепнул Яузов. Он сглотнул кровь, прошептал, – Я из тех, полупорядочных... полуреволюционеров, полуреформаторов... Мы согласились убрать православие, но хотели заменить тем, что ближе... католицизмом...

Он уронил голову на грудь, откуда кровь сочилась, несмотря на перевязку и уколы. Кречет сказал сочувствующе:

– Ладно, лежи... Ты здоровый, заживет как на собаке.

– Сперва ждал, – заговорил Яузов снова, – как договорено, десанта... Потом этот чертов афганец! Когда бросился под танк с воплем «За Русь!», не только у меня сердце оборвалось. У Иваницкого пистолет вырвали, когда к виску... Ни один православный, ни один коммунист... А этот, мусульманин чертов, отдал жизнь сам, добровольно, без приказа.

Его лошадиные зубы заскрежетали, будто пробовал разгрызть булыжник. Кречет быстро взглянул на меня:

– Что скажете? Ладно, вижу. Это была военная хитрость.

– А страна увидит, – добавил я, – что армия и правительство едины. Правда, Яузову за такую хитрость все-таки пряник полагается.

Яузов переводил непонимающий взгляд с меня на Кречета. А тот вдруг чисто славянским жестом почесал в затылке, предложил беспечно:

– Может, наконец-то сказать всем?.. Мол, Россия приняла ислам вовсе не из-за НАТО, не из-за воссоединения, разрухи...

Я выплюнул кровь и крошево двух зубов. Ладно, не жалко, пломба на пломбе, а президент раскошелится на голливудовскую металлокерамику.

– Шутите? К полной правде страна не готова. Пусть думают, что настоящий мокко пришел так же просто, как и сникерсы.

Забайкалов вытаращил глаза, но мы хохотали и хохотали, и он с неуверенностью заулыбался во весь свой огромный жабий рот.

Страшная сталинская диктатура, а затем и вся послесталинская, утверждала, что человек – винтик. Винтик в гигантской машине. Вождь народов любил повторять, что у него сто пятьдесят миллионов винтиков.

Чтобы расшатать эту машину, мы утверждали, что человек – это звучит гордо, что человек – самое ценное, что нет ничего выше, чем человеческая жизнь (а значит, нечего ею жертвовать во имя строительства коммунизма, ибо со всех плакатов призывалось жертвовать: вот потерпите столько-то лет, а потом всем будет хорошо).

И вот победа. И Храм восстановили, за который тогда воевали (хотя надо было восстанавливать тогда, а не сейчас, но это другой разговор), права человека на первом плане, а всякие там честь, совесть, достоинство – все это в задницу, от них одни неприятности, даешь свободу всем, всему и от всего!

И вот тут многие старые соратники то ли устали, то ли еще чего... Кто-то все так же сражается со сталинщиной, Советской властью, кто-то по инерции защищает права человека, хотя пора бы защищать общество от этого обнаглевшего человечка, которого и человеком-то назвать – оскорбить его родителей.