Спешилась Кадын, коня напоила, стреножила, сама на левое колено опустилась — тоже водицы испить. И рысёнок тут как тут, рядом примостился, языком длинным водицу лакает, от брызг холодных увёртывается.

Напилась девочка, вверх-вниз по скалистому берегу искать переправу пошла. Долго шла, вдруг видит — лодка берестяная на берегу лежит. В две сажени шириной, в девяносто саженей длиной. Обрадовалась Кадын, подошла к лодке, перевернула. Глядь, а под лодкой белая, как кувшинка, старуха спит.

Кликнула её принцесса:

— Бабушка, переправь меня с конём моим добрым и рысёнком пятнистым на тот берег!

Заворочалась старуха, заворчала, глаза открыла, на девочку уставилась. Кадын мёртвого хана не боялась, кровопийцу Алмыса не испугалась, а тут сердце в пятки прыгнуло!

Безобразна была старуха. Зубы большие, как ячменные зёрна, жёлтые. Глаза мутные, как в луже осенней, навыкате. Лицо мятое, землистое, как гнилое яблоко. Нос внутрь головы, как овраг, ввалился. На голове космы седые, длинные, как камыши на болоте, в разные стороны топорщатся.

Оглядела старуха девочку с головы до пят и отвечает:

— А чего ж не переправить? С добром переправлю, и глазом моргнуть не успеешь. Но только и ты мне службу сослужи.

— Проси чего надобно, уважаемая, — Кадын старухе вежливо говорит. — Всё, что в моих силах, выполню;

— Скажи ты мне, девонька, красива ль я? — старуха белая спрашивает, а сама в бирюзовую воду глядится, зубастый рот скалит.

— Как берёза весной в серёжки одетая, красива ты, уважаемая! Как акация летом в цвету! Как рябина алая осенью! Как сосна зимой в снегу, прекрасна ты!

— Складно поёшь ты, девонька, — старуха обрадовалась. — А нравятся ли тебе мои волосы шёлковые? — спрашивает и космы седые пальцами скрюченными чешет.

— Волосы твои — что заморский шёлк переливчатый! Косы твои ярче солнца блестят!

— Сядь-ка ты рядом, девонька, да вшей мне повычёсывай, — старуха ей гребень деревянный протягивает. — А я тебе сказку-чорчок тем временем расскажу. — Сказала так старая, и по щеке её слеза прозрачная скатилась.

Жалко её девочке стало. Одинокая старуха, горемычная. Села она рядышком, старая голову ей на колени положила, и Кадын космы седые разбирать стала. А там вместо вшей пауки да сороконожки. Кадын осторожно добро это перебирает и в огонь выкидывает.

— Давным-давно на синем Алтае жил-был охотник, — повела старуха свой сказ. — Вернулся он как-то из лесу с добычей богатой. Зашёл в свой аил, глядит — пусто в нём, неуютно. Очаг погас, казан не мыт, постель холодная. Не с кем слово молвить, некому добычей царской похвастаться.

— Э-э, жениться мне надо, однако! — вздохнул алтаец. — Жену взять красавицу, чтоб, как солнце, мой аил освещала!

Сказано — сделано. Объехал все окрестные стойбища, всех невест пересмотрел, красавицы не нашёл. Все-то ему нехороши: то глаза не черны, то брови не густы, то волосы не чёсаны. Сел алтаец на валежину, пригорюнился.

Шёл мимо старик. Спину годы согнули, на лице морщины, как ущелья в горах, пролегли. Вскочил алтаец, поздоровался почтительно:

— Давно ты живёшь на свете, абай, много всего видел. Подскажи, где мне жену найти? Да чтобы была такая пригожая, чтобы луну и солнце красотой затмевала! Нет таких среди наших девушек.

Говорит ему старик:

— Э-э, тебе, однако, Тырко-Чач нужна — Шёлковые Косы! Она за рекой, на подоле синей горы, в дальнем аиле живёт. Лицо у неё как луна, глаза — как чёрные ягоды, а волосы — шёлк блестящий! С утра до вечера она их расчёсывает, жениха на берегу поджидает!

Поклонился алтаец старику и поехал в чужой аил, за реку. Увидел он Тырко-Чач на берегу и ум потерял. Волосы её как шёлк стелются, как вода в Аржан-суу, струятся, до пят спускаются. Влюбился охотник в Тырко-Чач до смерти!

Посватался он, сговорился, много соболей отдал, повёз невесту в свой аил. Едут на белом как молоко коне. В чёрные косы Тырко-Чач ленты жёлтые вплетены, жемчуга вставлены. Горят шёлковые волосы красавицы, как зорька алая. Доехали они до реки, спешились, отдохнуть на тёплые камни присели. Достала Тырко-Чач костяной резной гребень, косы расплела, стала расчёсывать. Любуется охотник не налюбуется.

Но дальше ехать надобно — не близкий путь. Сели на белого как молоко коня, переправились через реку.