– А он тоже не знает, что делать и куда идти...

– А радист на что? Свяжутся со штабом, там подскажут... И не хорони Самурая раньше времени... Не загадывай... Примета нехорошая...

– А насчет машины ты слышал базар?

– А что – насчет машины?..

– Взорвали, вроде как, и хорошо... Самурай словно даже обрадовался...

– А ты помнишь, что он приказал ничего в машине не оставлять? – в свою очередь задал вопрос Леха.

– И что?

– Значит, знал, что взорвут... Машину «подставили»...

– Я про то же и говорю... – согласился Олег. – Непонятно, зачем это надо и как нас «снимать» отсюда будут...

– Впервой, что ли? Вертолетом снимут...

– А зачем машину взрывать?

– Чего докопался... Спроси у Самурая, если такой любопытный... Еще спроси, зачем ему карта Веденского ущелья, хотя до ущелья еще топать и топать, а «метро не ходит, в такси не содят»... Может, он тебе весь план и цели операции разжует...

Лаврентьев вздохнул. У командира соседнего отделения он не нашел отклика на свои мысли. Сам же Олег в поведении Самурая, в его разговорах с солдатами чувствовал какое-то неестественное напряжение. Оно не было открытым, но напряжение присутствовало, и командир отделения это замечал. Лехе проще – он будто железобетонный. Ему прикажут, он пойдет, а Олегу всегда хотелось знать больше. И когда он не знал, он чувствовал раздражение.

Сейчас Олегу казалось, что Самурай словно бы специально вызывает на себя большие силы противника, будто бы отвлекает их от чего-то другого, более важного. Но ведь это опасная игра. Все силы боевиков контролировать невозможно. А уж тем более силы чеченских милиционеров, действующих заодно с бандитами. Какой-то отряд, или, как их здесь называют, джамаат, появится неизвестно откуда и встретит группу засадой... Что тогда делать? Куда бежать, если бежать некуда – кругом одни враги. Раньше можно было на местных милиционеров положиться, вызвать их из райцентра, они и прикроют, если есть необходимость. А теперь от местных милиционеров прикрыть вообще некому...

Зачем такой риск? Может, группу просто «подставляют», жертвуя солдатами ради каких-то своих целей?.. О таких случаях уже приходилось слышать, и Олег не хотел быть пресловутым ягненком для заклания...

Александр Родионов еще на срочной службе служил снайпером. Сначала окончил специализированную снайперскую школу, окончил с отличием, и сразу был отправлен служить в спецназ ГРУ. А после службы, втянувшись в новую профессию, еще и двухмесячную школу прапорщиков окончил. И в той же Моздокской бригаде служить остался, в которой солдатом служил.

До службы Родионов окончил техникум, мог бы по гражданской профессии работать мастером в механическом цехе любого завода. Но не любил он заводы. А снайперское дело считал искусством, и влюблен был в это искусство самозабвенно.

Про нервные срывы других снайперов Родионов порой слышал. Все шло нормально, но в один прекрасный момент кому-то становилось вдруг трудно убивать человека, который находится от тебя далеко, ничем тебе в данный момент не угрожает и вообще не подозревает о твоем существовании. Такое случилось с бывшим напарником Родионова старшим прапорщиком Соловьевым. Именно Соловьев когда-то говорил Родионову, что снайперское дело – это искусство, требующее терпения, ума, расчета и многого-многого другого. Именно Соловьев когда-то объяснял сержанту срочной службы Родионову, что никогда нельзя принимать мишень, в которую стреляешь, за человека. Это мишень – и только, сложная, подвижная, не желающая получить пулю, но – мишень. Всегда невозмутимый, спокойный и уверенный в себе, Соловьев в один прекрасный момент превратился вдруг в плачущего психопата... Его сначала отправили в гарнизонный госпиталь, в нервное отделение, оттуда перевели в психиатрическое отделение окружного госпиталя, а потом и вовсе комиссовали из армии как человека психически больного. Но уроки старшего прапорщика Родионов хорошо помнил – нельзя мишень представлять живым человеком.

Оставшись без напарника, а снайперы в основном парами работают, Родионов временно попал в группу капитана Рудакова... Только до момента, когда к нему прибудет из «учебки» напарник, солдат срочной службы, которого необходимо будет учить, как его самого когда-то учил старший прапорщик Соловьев, и объяснять, что снайперское мастерство – это искусство...

Задуматься о том, что мишень тоже является человеком, прапорщика заставила новая винтовка. Вернее, не сама винтовка, а ее патроны, снаряженные такими пулями, которые наша военная промышленность не выпускает и в ближайшем будущем выпускать не обещает. Как специалист, влюбленный в свое дело, Саша всегда следил за специальной литературой, читал и книги, и журналы и знал, кажется, все о новинках. Читал и, честно говоря, завидовал иностранным снайперам, завидовал российским ведомственным спецподразделениям, таким, как, например, «Альфа» или управление государственной охраны. Для снайперов «Альфы» и снайперов охраны правительства закупали за рубежом высококлассные снайперские винтовки. Не обязательно «дальнобойки», но тоже хорошие винтовки. Эта новинка, что попала ему в руки, превзошла все ожидания. С такой винтовкой можно было смело выходить на снайперскую дуэль одному и против пары, и против троих, и против пяти снайперов и победить их, не будучи даже вовремя опознанным. Но винтовка имеет и другую особенность, не слишком приятную... Она позволяет увидеть все происходящее после выстрела... И страшно было «вблизи» наблюдать, как стоял только что человек, разговаривал с другим человеком и вдруг отлетел вперед... И вот у человека уже нет головы... Потом у другого, которому пуля в правое плечо угодила, руки не стало...

Слишком близко это происходило, чтобы оставить равнодушным... Крупный план... Смерть крупным планом... Страшно становилось... Еще на предельно дальней дистанции, когда пришлось стрелять по милиционерам с минометами и минами, все было не так, там удаление было таким же, как у обычной снайперской винтовки, хоть у «винтореза», хоть у СВД, с небольшим отклонением в сторону плюса или минуса, но все равно – далеко и не впечатляюще.

Такую винтовку нельзя было не любить... И ее нельзя было не бояться...

Прапорщик Родионов продолжал спуск вместе со всеми, нес на ремне свое тяжелое оружие, но мысли его по-прежнему были там, где он расстреливал боевиков эмиров Имрана Саидулюкаева и Хамидрашида Дадашева – внизу... С каждым шагом они приближались к этому месту... Отчего-то начали болеть глаза, воспалились, веки стали тяжелыми...

Самурай успевал и задним что-то подсказать, и передних предостеречь, и в середине оказаться, когда кого-то следовало поддержать. Сам он, казалось, усталости не знал, проходил в три, в четыре раза больше других, и никто не замечал, что у капитана хотя бы дыхание сбилось или голос приобрел усталую хрипотцу, как у спортсмена после забега. И, кроме самого Самурая, никто не знал, как нелегко это дается. Он умел терпеть и еще умел не показывать, что терпит. Казалось, он просто от природы двужильный и усталость его взять не может.