– Часы работают, – сказал Гленн. – Идет подготовка.

Все было очень легко, гораздо легче, чем в центрифуге, – как и говорили Шепард с Гриссомом. Он испытывал такие же перегрузки множество раз… и едва замечал, как они нарастают. Будь перегрузки меньше, это напрягало бы его гораздо сильнее. Ничего нового! Никаких волнений! Гигантской ракете потребовалось тридцать секунд, чтобы развить околозвуковую скорость. Начались вибрации. Дело обстояло именно так, как говорили Шепард и Гриссом: все было гораздо мягче, чем в центрифуге. Он по-прежнему лежал на спине, гравитация все глубже вдавливала его в кресло, но все это было знакомо. Гленн едва замечал происходящее и все это время не отрывал взгляда от приборной панели… Все нормально, каждая стрелка и каждый переключатель на своем месте… И никакой злорадствующий инструктор ничего не сообщает насчет отмены полета… Когда ракета вошла в околозвуковую зону, вибрации стали сильнее. Они почти заглушали рев двигателей. Гленн входил в область максимального аэродинамического давления, где давление на корпус «Атласа», пробивающегося через атмосферу на сверхзвуковой скорости, достигало тысячи фунтов на квадратный фут. В окно кабины астронавт видел, что небо чернеет. Сила почти в 5 g прижимала его к креслу. И все же… легче, чем в центрифуге… Он прошел через максимальное аэродинамическое давление, словно через бурный поток, траектория оставалась правильной, скорость – сверхзвуковой. Гудение ракетных двигателей теперь стало гораздо тише, и Гленн мог слышать, как работают маленькие пропеллеры и самописцы – все эти звуки маленькой кухни, гудящего маленького магазина… Давление на грудную клетку достигло уровня 6 g. Ракета пошла вниз. Он впервые смог увидеть облака и горизонт. Через какое-то мгновение оба пусковых двигателя выключились и отвалились от корпуса, а Гленна подбросило вверх со звуком, напоминающим визг тормозов поезда Величина перегрузки резко упала до 1,25, а ускорения не было вовсе, но центральный двигатель и два малых двигателя по-прежнему вели ракету через атмосферу. За окном пронеслось облако белого дыма… Нет! Двигатели отделяемого отсека включились слишком рано – еще не загорелось табло с надписью «Отделение»!.. Но Гленн не видел, как отделяется отсек. Минуточку. А вот и он – все по плану. Загорелась зеленая надпись «Отделение». Дым – должно быть, от пусковых двигателей, отделившихся от корпуса. Ракета дернулась и снова пошла вверх. Небо теперь было очень черным. Джона снова стало придавливать к креслу. 3,4,5 g… Вскоре он окажется на высоте сорок миль – последний критический момент полета: капсула отделится от ракеты и выйдет на орбитальную траекторию… или не выйдет. Эй! Капсулу стало подбрасывать вверх-вниз, словно она была закреплена на краю трамплина. Это происходило из-за нарастания величины перегрузки – Гленн сразу понял. Когда ракета стартовала, ее вес составлял двести шестьдесят тысяч фунтов, причем большая часть этой массы приходилась на окислитель и топливо – жидкий кислород и керосин RP-1. Топливо потреблялось в таком быстром темпе – примерно одна тонна в секунду, – что ракета быстро превратилась в скелет с тонкой металлической кожей, в трубу, настолько длинную и легкую, что ее можно было согнуть. Перегрузки достигли уровня б g, а затем наступило состояние невесомости. От внезапного облегчения Джон почувствовал себя так, будто перевернулся вверх ногами, словно вдруг спрыгнул с края этого самого трамплина и теперь несся по воздуху, делая сальто. Но он уже испытывал подобное на центрифуге, когда перегрузки увеличивали до 7 g, a затем резко сбрасывали скорость. В тот же самый момент, все по плану… Отчет о нагрузках… Включились тормозные двигатели, освободив капсулу от ракеты… Капсула начала автоматически поворачиваться, все нужные зеленые табло загорелись на панели, и астронавт знал, что «прошел через ворота» – так это называли.

– Ноль g, чувствую себя прекрасно. Капсула разворачивается…

Гленн знал, что пребывает в невесомости, по показаниям приборов и чисто логически, однако он этого не чувствовал, как не чувствовали Шепард и Гриссом. Из-за разворота капсулы он теперь оказался в сидячем положении, вертикально по отношению к Земле, – именно это он и чувствовал. Он сидел в кресле, прямо, в очень тесной камере в 125 милях над Землей – в маленьком металлическом чулане, где не было слышно ничего, кроме гудения электрических систем, инверторов, гироскопов, телекамер и радио… Радио… Астронавта специально инструктировали: как можно чаще нарушать один из пунктов кодекса чести – не болтать. Он должен был сообщать по радио о каждом представшем перед ним зрелище, о каждом своем ощущении и всевозможными способами развлекать налогоплательщиков. Гленн подходил для этого как никто другой. И все же он испытывал неловкость – очень уж неподходящее занятие для пилота.

– Вид просто замечательный! – произнес он.

Это было только начало. На самом-то деле в открывающемся перед ним виде не было ничего примечательного. Необычно было лишь то, что Гленн находился на околоземной орбите. Он видел, как за ним следует отработавшая свое ракета «Атлас». Она подпрыгивала и кувыркалась – сказывалось действие маленьких ракет, освободивших от нее капсулу.

Джон слышал в наушниках голос Алана Шепарда, находившегося в Центре управления полетом на Мысе. Голос звучал очень отчетливо. Шепард сказал:

– Тебе предстоит сделать по меньшей мере семь витков.

– Вас понял, – сказал Гленн. – По меньшей мере семь витков… Это «Дружба-7». Видимость отчетливая. К Мысу тянется большое скопление облаков. Прекрасное зрелище.

Он теперь двигался задом наперед и смотрел на Мыс. Должно быть, это великолепно – что еще он мог сказать? И все же открывающееся зрелище не слишком отличалось от того, которое Глен видел на реактивных истребителях с высоты в пятьдесят тысяч футов. У него не было чувства освобождения от уз Земли. Земля была не просто маленьким шариком внизу – она по-прежнему заполняла все его сознание. Она медленно проплывала внизу, как и в самолете на высоте в сорок-пятьдесят тысяч футов. Гленн не чувствовал себя звездным путешественником. Он не видел совершенно никаких звезд. Он видел, как позади кувыркается «Атлас».

Ракета становилась все меньше и меньше, потому что шла по немного более низкой орбите. Она продолжала кувыркаться, и ничто не могло ее остановить. Почему-то вид этого гигантского цилиндра, который весил больше, чем средний грузовой самолет, пока находился на Земле, и который ничего не весил теперь, когда его выбросили, словно конфетную обертку, – почему-то это зрелище казалось астронавту гораздо более необычным, чем вид Земли сверху. Земля выглядела точно так же, как и для Гаса Гриссома. Шепард же видел низкосортный черно-белый фильм. Через окно Гленн наблюдал то же, что и Гриссом: яркая голубая лента на горизонте, затем чуть более широкая темно-синяя лента, переходящая в абсолютно черный купол неба. Большая часть Земли была скрыта за облаками. На фоне черного неба облака выглядели очень яркими. Капсула двигалась на восток и пролетала сейчас над Африкой. Но так как Гленн летел задом наперед, то он смотрел на запад. Джон видел все, мимо чего пролетал. Он мог разглядеть Канарские острова, правда они были частично закрыты облаками. Он мог видеть длинную полосу африканского побережья… огромные песчаные бури над африканской пустыней… Но он не видел всю Землю целиком. Планета составляла восемь тысяч миль в диаметре, а Гленн находился всего лишь в сотне миль над нею. Во всяком случае, он знал, как Земля должна выглядеть, – он видел все на фотографиях, сделанных со спутников. Ему не раз показывали их на экране. Даже пейзажи и то имитировали на тренажерах. Да… все выглядит именно так, как и говорили… Наверное, Глену полагалось испытывать благоговение, но с какой стати? Ведь он уже пережил весьпроцесс полета заранее. И как это можно объяснить? Во всяком случае, вид – это не главное. А главным была… карта контрольных проверок! И попытайтесь-ка это кому-нибудь объяснить! От астронавта требуется доложить о показаниях всех своих приборов. Он должен надеть на рукав скафандра специальное устройство для измерения артериального давления и накачать его. (Давление было абсолютно нормальным, сто двадцать на восемьдесят – просто превосходно!) Он должен был проверить систему ручной регулировки углового положения, покачать капсулу вверх-вниз, из стороны в сторону, развернуть направо, потом налево… И в этом тоже не было ничего нового – даже на орбите, в сотне миль над Землей. Как это можно объяснить?! Когда Гленн качнул капсулу, то почувствовал то же самое, что испытывал на Земле при уровне нагрузок 1 g. Он все еще не ощущал невесомости. Он лишь почувствовал себя менее зажатым, потому что на его тело больше не действовали перегрузки. Джон сидел в кресле, медленно дрейфуя вокруг Земли. Лишь шум небольшого магазинчика, помехи в наушниках и случайные выбросы перекиси водорода из двигателей.

– Это «Дружба-7», – сказал он. – Все работает как часы, и все очень похоже на занятия на тренажере.

Да, все было именно так. Основной тренажер, тренажер «Альфа» и центрифуга… Правда, он заметил, что движется немного быстрее, чем в тренажере «Альфа». Когда вы садились в тренажер и запускали имитаторы ракетных двигателей, то перед вами на экране возникали кадры с вращающейся внизу Землей – так это должно было быть в орбитальном полете. «На тренажерах ее вращали недостаточно быстро», – подумал Гленн. Правда, это не имело особого значения… Ощущение скорости не слишком-то отличалось от того, что он испытывал, сидя в авиалайнере и глядя на проплывающие внизу облака… Мир требовал от астронавта благоговения, ибо это было первое путешествие к звездам. Но он благоговения не испытывал. Вся эта сцена, окружающая обстановка, настоящая орбита… не были обширными просторами вселенной. Это были тренажеры. Но кто же это поймет? Он находился в невесомости, в космическом вакууме, и несся вокруг Земли… но его центр тяжести по-прежнему был во Флориде, в этом баптистском краю песка и травы пальметто.

Ага! – а вот действительно что-то. Через сорок минут после начала полета, по мере приближения к Индийскому океану, Гленн попал в ночь. Так как он летел на восток, то удалялся от Солнца со скоростью 17 500 миль в час. Но он летел задом наперед, поэтому мог видеть его в окно. Солнце заходило – так, как заходит Луна. Его край уже коснулся кромки горизонта. Но Гленн не мог понять, какая перед ним часть Земли – повсюду были облака. Они образовали дымку на горизонте. Яркий свет над планетой начал тускнеть, как будто выключили реостат. Это продолжалось минут пять-шесть. Свет мерк очень медленно. После этого Джон вовсе не видел Солнца – лишь очень красивую полосу оранжевого света, протянувшуюся по всей линии горизонта, словно Солнце было расплавленной жидкостью, которую налили в протянутую по горизонту трубу. Там, где раньше была ярко-синяя лента, теперь протянулась оранжевая, а нал нею – тусклая оранжево-красная полоска, тонущая в черноте неба. Затем все красное и оранжевое исчезло. и Гленн оказался на ночной стороне Земли. На горизонте снова появилась ярко-голубая лента. Над нею растянулась примерно на восемь градусов облачная дымка, созданная атмосферой. А над ней… он впервые увидел звезды. Внизу через облака пробивался слабый свет луны. Теперь Гленн летел над Австралией. Он услышал в наушниках голос Гордона Купера. Купер находился на станции слежения в городе Мучи, на западе Австралии. Послышался тягучий оклахомский говорок Купера.

– День был явно короткий, – сказал Гленн.

– Повторите, «Дружба-7», – отозвался Купер.

– Это был самый короткий день в моей жизни.

Именно это и нужно было сказать старому оклахомцу Гордо, сидевшему там, посреди пустоты.

– Все происходит быстро, да? – спросил Купер.

– Да, сэр, – ответил Джон.

Над Австралией облака стали рассеиваться. Гленн ничего не видел в темноте, кроме электрических огней. С одной стороны он разглядел огни целого города, как с самолета на высоте в сорок тысяч футов, но концентрация огней была просто невероятная. Сплошная масса электрического света, а на юге – еще одна, поменьше. Большая масса – это был город Перт, а поменьше – городок под названием Рокингэм. В Перте и Рокингэме сейчас полночь, но практически каждый житель в обоих городах зажег все имевшиеся у него светильники ради американца, пролетающего над Австралией.