Ты превозмогаешь себя, валишься на бок, катаешься по снегу, чтобы отчистить неприятный запах крови, потом упруго вскакиваешь на все четыре и с удовольствием отряхиваешься от морды до кончика хвоста. Осссвежает!!! Ух ты! Ф-фу… Вот оно – счастье!

Заметив, что ты поднялся, к тебе бочком-бочком подбирается молодая волчица, мех в белых подпалинах, вся дышит молодостью и силой… уже не впервые обращает на тебя внимание, кстати. Ну и ладно, здорово… она трется мордой об твой мех, ты счастливо жмуришься, и вдруг, получив неожиданный толчок плечом летишь в снег. Она отскакивает, счастливо взвизгивает, припадая на передние лапы – ага, как же, шутка удалась; ее хвост ходит ходуном. Ну, держись!..

Ты бросаешься на нее шутливо взрыкивая, совершенно забывая, что там, в другом мире, кто-то и сейчас согревает тебе постель… Это не измена, нет. Даже мысли такой в волчьей голове не возникает – волк не может изменить человеку. Тот мир просто есть, ты об этом просто знаешь, но никаких ограничений на тебя это не накладывает… и вот вы оба уже кувырком катитесь по снегу, довольные как щенки.

Ты внезапно вскакиваешь и застываешь, обратившись в слух. Что это? Галлюцинация?

Нет, звук есть на самом деле. Он немощно вязнет в заснеженных ветвях, робко крадется по насту, не примяв ни снежинки.

В тайге плачет ребенок. Человеческий ребенок.

Это слышишь не ты один… игры замирают, серые остроконечные уши хищников шевелятся, определяя направление на источник звука. А затем тридцать пар глаз обращаются к меланхолично обгладывающему лосиную кость вожаку.

Тот неспешно поднимается, оставив лакомство, и трусит в лес, ориентируясь на звуки плача. И вы устремляетесь за ним, все набирая скорость, ваши безмолвные серые тени покидают поляну, в центре которой, в подтаявшей на розовом снегу яме, громоздится неуклюжий лосиный костяк, тускло блестящий подсыхающими жилами в свете стоящей высоко в небе полной луны.

***

… он обессилено рухнул на колени, капая на половицы кровью из носа и не видя этого. Все, все кончилось… стая ушла.

А когда вернется, их здесь уже не будет. Этот бой снова за ним, осталось выиграть войну…

Лампа давно погасла и по комнате плыл едкий керосиновый запах. Мужчина повалился на бок, хрипло дыша. Даже малого не разбудил, молодец. Крепкий он все-таки, другой бы давно сдался. Плюнул бы и вышел на Зов.

К стае, многоголосо воющей за стенами, отделенной лишь полосой голой земли.

Им нужен вожак.

В этом мире не приходилось вслушиваться, чтобы уловить Зов. Здесь он звучал набатом, ощущение - словно в череп сунули венчики миксера и включили на девятую скорость. Но он справился.

Справился, хрипя от невыносимой боли, сдерживая трансформацию – ведь в доме и вокруг него нет снега, окончательное превращение стало бы верной смертью, долгой и мучительной… С ужасом смотрел, как кисти рук пытаются покрыться шерстью и истончиться, держал себя, сжимая в дрожащей руке нож – чтобы успеть всадить в шею на последних каплях сознания.

Справился.

Растянулся навзничь на грязном полу, в квадрате серебристого лунного света, пробивающегося сквозь грязное стекло двойных рам. Луна валится в тайгу – значит, Стая уходит, им пора… Так и подмывает выйти на улицу, рухнуть в снег и подняться волком…

А потом – проснуться. Дома, в кровати, слушать, как дребезжит за окном первый мающийся бессонницей трамвай, ковыляющий в сторону Республиканской – и в такт ударам колес на стыках дребезжит хрусталь в мебельной стенке.

И – оставить мальца одного. Только в нем загвоздка.

…Снег хрустел под снегоступами. Они все же проваливались – их совместный вес был больше, чем у прежнего хозяина. Неглубоко, но вполне достаточно, чтобы напоминать – оступись, упади и окажется, что снега тебе по грудь.

Он шел, насвистывая какой-то прилипчивый мотивчик; укутанный по самые глаза малой выглядывал из рюкзака, задумчиво сопя. Надо же, сколько ему? Года два-три… и о чем-то там думает.

– Не холодно?

– Не-а! А скоё плидем?

– Скоро, скоро…

– А там плавда мама ждет?

– Ждет… - он выплюнул ложь уже гораздо легче.

***

Молчаливые серые тени возникают на расчерченном тенями ветвей снегу в абсолютной тишине, так же беззвучно берут людей в кольцо. Облитая серебристо-стальным лунным светом, женщина кажется живой скульптурой, по колени провалившейся в снег.

– Тихо, тихо… баю-бай, баю-баюшки-баю… - она закутала ребенка в свою ночнушку, пытаясь хоть как-то согреть, сама осталась лишь в узких трусиках. Голос дрожит, ее трясет от холода и вместе со словами изо рта вырываются облачка пара. Сверток – довольно крупный, - орет благим матом.