Все сидели как на иголках. Было грустно и неловко. Вдруг Алиса заговорила, продолжая трястись.

— Врешь ты все, — сказала она своим грудным голосом. — В жизни ты не спала со Стивом Кетчелом, и ты сама это знаешь.

— Как ты смеешь так говорить? — гордо откликнулась пергидрольная.

— Смею, потому что это правда, — сказала Алиса. — Из всех вас я одна знала Стива Кетчела, потому что я из Манселоны, и я там встречалась с ним, и это правда, и ты знаешь, что это правда, и пусть меня Господь Бог разразит на этом месте, если это неправда.

— И меня пусть разразит, — сказала пергидрольная.

— Это правда, правда, правда, и ты это знаешь. Я-то ничего не вру, я знаю, что он мне говорил.

— Ну, что ж он тебе говорил? — снисходительно спросила пергидрольная.

Алису так трясло от слез, что язык ее не слушался.

— Он сказал: «Ты славная баба, Алиса», — вот что он сказал.

— Неправда, — сказала пергидрольная.

— Правда, — сказала Алиса. — Именно так и сказал.

— Неправда, — гордо сказала пергидрольная.

— Нет, правда, правда, правда, вот как перед Богом, правда.

— Стив не мог сказать так. Он никогда так не говорил, — самодовольно сказала пергидрольная.

— Это правда, — сказала Алиса своим приятным голосом. — И мне наплевать, веришь ты мне или нет. — Она уже перестала плакать и успокоилась.

— Не может этого быть, чтобы Стив так сказал, — заявила пергидрольная.

— А вот сказал, — повторила Алиса и улыбнулась. — И я очень хорошо помню, когда он это сказал, и я в самом деле была славная баба в то время. Да я и теперь получше тебя, старая ты грелка без воды.

— Не смей оскорблять меня, — сказала пергидрольная. — Болячка десятипудовая, вот ты кто. Не тронь моих воспоминаний.

— Брось, — сказала Алиса своим мягким, певучим голосом. — Нет у тебя никаких воспоминаний, разве только о том, как тебе перевязали трубы и как ты первый раз ходила на шестьсот шесть. Все остальное ты вычитала в газетах. А я здоровая, и ты это знаешь, и хоть я и толстая, а мужчины меня любят, и ты это знаешь, и я никогда не вру, и ты это знаешь.

— Тебя не касаются мои воспоминания, — сказала пергидрольная. — Мои чудные, живые воспоминания.

Алиса посмотрела на нее, потом на нас, и выражение обиды сошло с ее лица. Она улыбнулась, и мне показалось, что я никогда не встречал женщины красивее. У нее было очень красивое лицо, и приятная гладкая кожа, и певучий голос, и она была очень славная и приветливая. Но, Господи, до чего же она была толста. Ее толщины хватило бы на трех женщин. Том увидел, что я смотрю на нее, и сказал:

— Пошли. Нечего тут сидеть.

— До свидания, — сказала Алиса. У нее в самом деле был очень приятный голос.

— До свидания, — сказал я.

— Вы в какую сторону, мальчики? — спросил повар.

— В другую, — ответил ему Том.

Ник встал. Вроде бы ничего не сломано. Взглянул поверх рельсов на задние огни последнего вагона товарняка, исчезающего за поворотом дороги. По обе стороны железнодорожных путей поблескивала вода, дальше тянулось болото.

Ник ощупал колено. Штаны разорваны, кожа содрана. На руках ссадины, под ногти забились песок и зола. Он подошел к краю насыпи, спустился к воде и принялся мыть руки. Мыл их тщательно в холодной воде, вычищая грязь из-под ногтей. Потом присел на корточки и промыл ссадину на колене.

Эта сволочь, тормозной кондуктор! Он до него еще доберется. Он с ним еще повстречается. И уж тогда тот свое получит.

«Поди сюда, паренек, я тебе кое-что покажу».

Он попался на уловку, как дитё малое. Но уж больше его не провести.

«Поди сюда, паренек, я тебе кое-что покажу». А потом — бац, и он на четвереньках у самых рельсов.

Ник потер глаз. Над ним вспухла большая шишка. Непременно синяк будет. Глаз уже болел. Этот чертов тормозной кондуктор.

Он прикоснулся кончиками пальцев к шишке над глазом. Да ладно, будет синяк, только и всего. Он еще легко отделался. Хотелось взглянуть, как его разукрасило. Но в воде не увидать. Уже стемнело, и жилья никакого нет поблизости. Ник вытер руки о штаны, встал и поднялся по насыпи к рельсам.