Сначала я убеждаюсь, что нож на фото действительно выходит из грудной клетки. Кровь пачкает рукоятку. Лезвия не видно. Затем я смотрю на плечо Метиаса.

И хотя оно прикрыто рукавом, я вижу на ткани большое пятно крови. Она не могла пролиться туда с груди… должно быть, в плече тоже есть рана. Я увеличиваю фото еще больше. Нет, слишком размыто. Фотография сделана под таким углом, что я не могу с точностью сказать, есть в плече рана от ножа или нет.

Я закрываю фотографию и кликаю следующую.

И тут кое-что понимаю. Все фото страницы сделаны с такого ракурса, что плечо и даже нож как следует рассмотреть невозможно. Я хмурю брови. Фотографии с места преступления сделаны плохо. Почему фотограф не снял сами раны крупным планом? Я снова листаю отчет в поисках возможно пропущенных мной страниц. Но ничего не нахожу. Других фотографий в отчете нет. Я возвращаюсь к той же странице и пытаюсь понять, в чем же дело.

Наверное, остальные фотографии засекречены. А вдруг командир Джеймсон изъяла их, чтобы не причинять мне боль? Я качаю головой. Нет, это глупо. Тогда бы она вообще не присылала с отчетом никаких фотографий. Я не отрываю взгляда от экрана и решаюсь посмотреть на ситуацию с другой стороны.

А вдруг командир Джеймсон изъяла фотографии, чтобы что-то от меня скрыть?

Нет, нет. Я откидываюсь на спинку стула и вновь смотрю на первую фотографию. Эта мысль еще глупее. Зачем командиру Джеймсон скрывать подробности убийства моего брата? Она ведь тоже была расстроена из-за смерти Метиаса… даже организовала его похороны. Командир хотела, чтобы Метиас служил в ее патруле. Она сама назначила его капитаном.

Но я сомневаюсь, что фотограф-криминалист так торопился, что сделал настолько неудачные фотографии.

Я прокручиваю в голове различные варианты, но каждый раз прихожу к одному и тому же выводу. Это неполный отчет. В растерянности я провожу рукой по волосам. Не понимаю.

И вдруг я присматриваюсь к ножу на фотографии. Из-за крупного масштаба он весь в «квадратиках», из-за чего трудно различить детали. Но что-то оживляет старые воспоминания, и у меня скручивается желудок. Кровь на рукояти ножа темная, но есть там и нечто другое, нечто темнее крови. Сначала мне показалось, что это часть узора на рукоятке, но темные отметины лежат поверх крови. Они черные, густые, плотные. Я пытаюсь вспомнить, как выглядел нож в ночь убийства, когда у меня был шанс рассмотреть его вживую.

Эти темные пятна похожи на оружейное масло. В ту ночь лоб Томаса тоже был испачкан маслом.

На следующее утро ко мне приходит Джун. Даже она — хотя и всего на секунду — выглядит шокированной моим внешним видом. Я неподвижно сижу у стены камеры, пока солдаты впускают Джун внутрь. Наклоняю голову в ее сторону. При виде меня она замирает, но быстро берет себя в руки.

— Я вижу, ты кого-то разозлил, — произносит она.

Я лишь закрываю глаза и отворачиваюсь. Мелькают воспоминания о мерцании кинжалов, тонких складных ножей и электрических проводах. Чанах с холодной водой, в которой меня топили. Ногти все в крови, руки, ноги и грудь усеяны порезами и синяками. Больше мне не хочется ничего вспоминать. После вчерашних мук я просто испытываю благодарность при виде красивого лица, привлекательной девушки, даже несмотря на то, что изначально именно эта девушка и стала причиной боли. В конце концов, я уже не против казни.

Джун щелкает солдатам пальцами.

— Все вышли. Я хочу поговорить с заключенным наедине. — Она кивает на камеры безопасности по углам. — И выключите их.

Дежурный отдает честь:

— Есть, мэм.

Несколько солдат поспешно отключают камеры, а девчонка вытаскивает из ножен два ножа. «Кажется, я разозлил и ее». Из горла рвется смех и превращается в хриплый кашель. Что ж, все может закончиться прямо сейчас.

Когда солдаты выходят и за спиной Джун хлопает дверь, она подходит ко мне и садится рядом. Я готовлюсь почувствовать кожей лезвие ножа.

— Дэй.

Открываю глаза. Джун не сдвинулась с места. Вместо этого она вкладывает ножи обратно в ножны и достает фляжку с водой.

«Джун вынимала ножи, лишь чтобы их увидели солдаты».

Она брызгает мне на лицо водой. Я вздрагиваю, но открываю рот и ловлю прохладные капли. Еще никогда вода не была такой вкусной.

Джун дает мне попить и убирает фляжку.

— Ты очень бледный, — шепчет она. В ее голосе слышится неподдельное беспокойство… и что-то еще… — Кто это с тобой сделал?

— Очень мило, что тебе это интересно, — отвечаю я, удивляясь, что это ее волнует. — Можешь поблагодарить своего друга-капитана.

— Томаса?

— Именно. Томас вроде бы не очень счастлив оттого, что я целовал тебя, а он нет. Допрашивал меня о Патриотах. Очевидно, Каэдэ одна из них. Мир тесен, да?

Лицо Джун искажает гнев, словно она уже знает о недовольстве Томаса.

— Он мне об этом не рассказал. Прошлым вечером он… что ж, я поговорю с командиром Джеймсон.

— Спасибо, — шепчу я. Моргаю, чтобы отогнать от глаз воду. — А я все думал, когда ты придешь. По крайней мере, ты лучшая компания, чем все остальные здесь. — После секундного колебания я спрашиваю: — Ты слышала что-нибудь о Тесс? Она жива?