Я снова думаю о Джун. Мотаю головой, с удивлением понимая, как сильно открылся перед ней. Интересно, чем она сейчас занимается, о чем думает? Возможно, думает обо мне. Хотел бы я, чтобы Джун сейчас была здесь. Почему-то от ее присутствия мне всегда становится лучше, словно она во всем может меня поддержать и отогнать дурные мысли. В ее красивом лице я нахожу утешение.

Лицо Джун придает мне храбрости. Мне было сложно быть смелым без Тесс, Джона и мамы.

Я размышлял над этим целый день. Если я найду способ выбраться из камеры, отобрать у какого-нибудь солдата оружие и одежду, у меня будет реальный шанс выбраться из Баталла-Холл. Я видел здание снаружи уже несколько раз. Его стены не такие гладкие, как у Центральной больницы. Если я выберусь в окно, то даже с больной ногой сумею спуститься по карнизам, опоясывающим здание. Солдаты не смогут за мной последовать. Им придется стрелять в меня снизу или из воздуха, но я лазаю слишком быстро и вытерплю боль в руках. Еще нужно найти способ вызволить Джона. Идена, скорее всего, уже увезли из Баталла-Холл, но я точно помню слова Джун, сказанные в первый день моего заключения. «Пленник в камере номер шесть тысяч восемьсот двадцать два». Должно быть, это Джон… и я собираюсь его найти.

Но сначала нужно придумать, как выбраться из камеры.

Я смотрю на солдат, что выстроились у стены и возле двери. Их четверо. На каждом стандартная униформа: черные ботинки, черная рубашка с одним рядом серебристых пуговиц, темно-серые брюки, пуленепробиваемый жилет и серебристая повязка на левом предплечье. У каждого винтовка с прицелом малой дальности и пистолет на поясе. Мое сознание быстро работает. В этой камере четыре стальных стены, и пули легко могут отрикошетить. Значит, винтовки заряжены не свинцом. Возможно, резиной, чтобы оглушить меня при необходимости. Или транквилизатором. Но явно чем-то, что не убьет ни меня, ни солдат. Если, конечно, не стрелять со слишком близкого расстояния.

Я прочищаю горло. Солдаты обращают ко мне свои взгляды. Спустя несколько секунд я издаю звук, будто меня рвет, и сгибаюсь над полом. Мотаю головой, словно хочу прояснить сознание, потом запрокидываю голову к стене и закрываю глаза.

Теперь солдаты выглядят обеспокоенными. Один направляет в меня дуло винтовки. Они сохраняют молчание.

Я повторяю свой трюк снова, дважды изображаю тошноту, а солдаты продолжают на это смотреть. Затем внезапно делаю рвотное движение и выплевываю на землю большое количество слюны. Начинаю заходиться в кашле.

Солдаты переглядываются. Впервые в их глазах появляется неуверенность.

— В чем дело? — рявкает один из них, обращаясь ко мне. Это тот, кто целится в меня из винтовки. Я не отвечаю. Притворяюсь, что пытаюсь сдержать очередной рвотный позыв.

Другой солдат бросает на него взгляд и тихо говорит:

— Может, это чума?

— Чепуха. Врачи его уже проверяли.

Солдат мотает головой:

— Он общался со своими братьями. Младший из них — Пациент Зеро, не так ли? Возможно, врачи что-то упустили.

«Пациент Зеро. Я так и знал». Снова изображаю тошноту, отворачиваясь от солдат, чтобы они решили, что я не хочу привлекать к себе внимание. Симулирую рвотный спазм и снова плюю на пол.

Стража колеблется. Наконец тот, что направляет на меня винтовку, кивает солдату рядом с ним:

— Ладно, не хочу здесь находиться, если у него какой-нибудь странный мутировавший вирус. Позовите медиков. Отведем его в камеру больничного крыла.

Солдат кивает и стучит в дверь. Я слышу, как ее открывают снаружи. Военный в коридоре ждет, пока солдат выйдет из камеры, и быстро запирает за ним дверь.

Солдат с винтовкой подходит ко мне.

— Остальные, держите его на мушке, — говорит он, глядя через плечо на сослуживцев, и достает наручники.

Я притворяюсь, что не замечаю его приближения, симулирую рвотные позывы и кашель.

— Поднимайся. — Солдат хватает меня за руку и резко ставит на ноги. У меня вырывается стон. Нога заживает, но все еще болит.

Солдат освобождает одну мою руку от цепей и тут же застегивает на запястье наручник. Я не сопротивляюсь. Затем он освобождает вторую руку. Собирается надеть наручник на нее.

Внезапно я уворачиваюсь и на долю секунды вырываюсь из хватки солдата. Я свободен. Прежде чем он успевает среагировать, я выхватываю у него из кобуры пистолет и направляю прямо в него. Оставшиеся два солдата все еще держат меня на мушке, но не стреляют. Они не могут сделать этого, не задев первого солдата.

— Прикажи своим ребятам открыть дверь, — говорю я ему.

Солдат тяжело сглатывает. Другие двое не смеют даже моргнуть.

— Откройте дверь! — кричит солдат. Из коридора доносятся шаги, щелкает замок. Солдат скалит зубы. — Там десятки наших людей, — выплевывает он. — У тебя ничего не выйдет.

Я лишь ему подмигиваю.

Едва открывается дверь, хватаю солдата за рубашку и толкаю к стене. Один из его напарников открывает огонь. Я бросаюсь на пол и перекатываюсь. Вокруг меня пляшут искры. Судя по звуку, это резиновые шарики. Я пинаю солдата, и тот падает на спину. Даже такое простое движение заставляет меня стиснуть зубы от боли. «Проклятая нога!» Я вырываюсь из камеры как раз перед тем, как ее собираются снова закрыть.

В мгновение ока оцениваю ситуацию в коридоре. Солдат, заполонивших проход. Потолочную плитку. Поворот направо в конце коридора. Надпись на стене «4-й этаж». Открывший дверь солдат начал действовать. Словно в замедленной съемке я вижу, как он тянет руки к пистолету. Я подпрыгиваю, отталкиваюсь от стены и хватаюсь за верх двери. Боль в ноге отвлекает, и я почти падаю обратно на пол. Звучат выстрелы. Качнувшись, я хватаюсь за скрещенные металлические планки между плитками на потолке. «Камера номер шесть тысяч восемьсот двадцать два. Шестой этаж». Я раскачиваюсь и бью одного из солдат здоровой ногой по голове. Он падает, я скатываюсь на пол вместе с ним. Чувствую, как две резиновые пули угодили ему в плечо. Солдат кричит от боли. Пригнувшись, я бросаюсь по коридору, находя способы увернуться от солдат, пуль и хватающих меня рук.