Известно, что обращение внимания маниака на его имя, возбуждение памяти, напоминание о прошлых симпатиях производят нередко мимолетное опамятование в безумце, поэтому Иисус спросил: как тебе имя? Но на этот вопрос получен был дикий ответ: Легион имя мне, потому что нас много. Со словом «легион», означающим строй войска из шести тысяч, евреи успели ознакомиться во время порабощения их римлянами. Будучи поглощен весь ужасною тираниею такого множества демонов, под влиянием которых его личность исчезала, — бесноватый забыл свое имя. Он только умолял Иисуса, как будто тысячи демонов говорили его устами, чтобы не велел им идти в бездну, а позволил войти в пасшееся вблизи свиное стадо. Так как это дело непонятное, то мы закончим его выпискою из Евангелия св. Луки. Бесы, вышедшие из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро, и потонуло; пастухи, видя происшедшее, побежали и рассказали в городе и селениях. И вышли видеть происшедшее, и пришедши к Иисусу, нашли человека, из которого вышли бесы, у ног Иисуса, одетым и в здравом уме; и ужаснулись.

Не пытаясь объяснять необъяснимых тайн Божиих, мы прибавим, что в верующем в простоте сердечной, что Сын Божий творил на земле дела, которые превышают не только силу, но и всякое понятие человеческое, подобное дело милосердия относительно беснующегося возбудить только удивление, уважение, благоговение, а отнюдь не недоразумение, поэтому переход бесов в свиней не потребует особых толкований.

Люди ужаснулись. Ужаснулись не неистовств бесноватого, а святого присутствия Искупителя. Спасен человек, но это для них не так важно, как погибель двух тысяч животных, признаваемых ими за нечистые. В опасности были дорогие для них свиньи; опасность грозила и ненасытимой жадности каждого вероотступника еврея, каждого подлого родом язычника, если примут такого человека, каким был Иисус. С грубым и настоятельным единодушием они стали просить и умолять Его оставить их берег; причем иудеи и язычники узнали великую истину, что иногда Господь, к великой скорби своей, исполняет неразумную молитву. Иисус сам учил своих учеников не давать псам того, что свято, не разбрасывать жемчуга пред свиньями. Он переехал озеро для мира и успокоения, желая, среди меньшей толпы, призвать на этих полуязычников благословение царствия Божия. Но они полюбили свои грехи и своих свиней и, отдавая свободно все преимущество тому, что низко и ничтожно, отвергли благословение и умоляли удалиться. С грустью оставил их Иисус. Гергеса не была Его местом; пустынные вершины холмов на севере оказались лучше ее; лучшим оказался многолюдный берег по ту сторону озера.

Но он оставил их без гнева. Там сделано было одно дело милосердия; спасен один грешник; из одной души изгнан был дух нечистый. И в то время, когда множество гадаринян просили Его оставить их, бедный, спасенный демониак умолял со своей стороны взять его с собою. Но Иисус, желая оказать еще одну последнюю милость для отвергнувшего Его народа, на просьбы тех, ради которых совершено было чудо, ответил молчанием, а исцеленному поручил торжественное повсюду извещение. Возвратись, сказал ему Иисус, в дом свой и разскажи, что сотворил тебе Господь. Таким образом беснующийся из Гергесы стал первым великим миссионером в странах Декаполисских, представляя своею личностию подтверждение своих слов, а Иисус, когда судно оставило негостеприимный берег, мог надеяться, что недалек тот день, или по крайней мере, что придет час, когда этот злосчастный город истребится огнем и мечом [271] .

После описанных происшествий, совершившихся, по-видимому, рано утром, около полудня судно подошло ближе к долине Геннисаретской. Народ узнал его парус и, прежде нежели Иисус высадился, на берегу уже стояла толпа в нетерпеливом ожидании [272] .

Приняв теперь за, хронологический порядок описаний Евангелие св. Матфея [273] , для которого этот день был очень памятен, мы должны сказать, что Иисус пришел сначала в Капернаум, на который глядел, как на «свой город». Подошедши к дому, — вероятно к дому св. Петра, которым Он пользовался для которой Он поселился на время между людьми. Желание Его — не навязывать свои милости тем, сердца которых закалены упорством и своеволием, но с кротостью рассыпать эти милости для тех, которые в них нуждаются и сознают эту нужду. Учение Его должно иметь такое действие, как мелкий дождь на молодые всходы, как ливень на траву зрелую. А затем, указывая им на одно из превосходных мест пророка Осии, который в давние времена понял, что сущность всего приятного Богу состоит в любви и милосердии, Иисус заимствовал фразу их собственного учителя и повелел им, — этим учителям народа, которые имели притязание на свою высоко-ученость, — идти и научиться, что значит выражение: милости хочу, а не жертвы [274] . Удивленным умам, покрытым корою левитизма и преданий, никогда прежде не представлялось, что любовь есть снисхождение и что близкие сношения с грешниками с целью приобрести их души гораздо приятнее Богу, чем тысячи баранов и десятки тысяч рек масла.

Ответ, данный ученикам Иоанновым, несмотря на их несколько укоризненный вопрос, был не так строг [275] . Иисус конечно понял, что неприязненное настроение их умов происходило от того безвыходного положения, в котором находился их великий учитель. Они привыкли смотреть его глазами, но теперь он страдал и томился в Макорской тюрьме. Иисус мог бы им отвечать, что пост не есть долг, но дело полезное и даже обязательное, если кто чувствует, что чрез него достигнет умерщвления чего-нибудь такого, что дурно в его природе, но хуже чем бесполезное, если внушен духовною гордостью и ведет к презрению других. Он мог бы указать им, что хотя они и установили поститься дважды в неделю (в четверг по предположению, что в этот день Моисей взошел на Синай, и в понедельник, что он сошел оттуда), но, руководствуясь только преданиями, не освященными Моисеевым законом, назначившим один пост в году, — в десятый день первого месяца [276] , Иисус мог им сказать, словами их же пророков, которые указывают, что пред очами Божьими истинный пост состоит не в одном воздержании от пищи, когда человек во все времена был существом слабым, но в том, чтобы делать пела любви, творить правду и отпускать связанных на свободу [277] . Однако же вместо всех поучений, которые при настоящем положении дел довели бы почти до отчаяния их предрассудки, Он отвечал им кротко, представив тот чистый образ жениха, в котором представлял Его их любимый и уважаемый учитель. Он только сказал им: Можете ли заставить сынов чертога брачного поститься, когда с ними жених [278] . А потом, прозирая со спокойствием разверзавшуюся пред Ним глубокую пучину, Он высказал слово, которое, хотя в это время не было ясно понято, однако же служило самым первым торжественным намеком на ужасный ожидавший Его конец: но прийдут дни, когда отнимется у них жених, и тогда будут поститься в те дни. Далее он рассказал им [279] , хотя и в простых, но полных глубокого значения, как бывало нередко, метафорах, что Его религия походит на новое платье. Никто не приставляет заплаты к ветхой одежде, отодрав от новой одежды, а иначе и новую раздерет, и к старой не подойдет заплата от новой. И никто не вливает молодого вина в мехи ветхие; а иначе молодое вино прорвет мехи и само вытечет, и мехи пропадут. Но молодое вино должно вливать в мехи новые, тогда сбережется и то и другое [280] . Новый дух должен воплотиться в совершенно обновленной форме; новая свобода не должна быть стеснена обветшалыми, давно потерявшими смысл ограничениями; чересчур выработанная, наружная обрядность вела к забвению духовной стороны религии.

Но св. Лука сохранил для нас замечательную при этом прибавку: никто пивши старое вино, не захочет тотчас молодого; ибо говорит: старое лучше [281] . Таким образом Иисус показал своим совопросникам, что Его царство есть нечто более, чем восстановление, — что оно есть возрождение. Но зная, как трудно для фарисеев, увлекшихся преданиями, и для учеников Иоанновых, питавших удивление к высокому аскетизму Предтечи, принять истины, которые были для них новы и странны, Он высказал им, что при всем желании просветить их тьму, Он снисходительно смотрит на их упорство, выжидая их исправления.

Едва окончилась трапеза у св. Матфея и Иисус начал поучение, которое вытекало из вопроса Иоанновых учеников, — встретилось новое событие, а за ним последовали три величайших чуда в Его земной жизни [282] .

Один из начальников синагога, рош гаккенезеф, или главный старейшина конгрегации, который у иудеев был в большом почтении, пришел к Иисусу в крайнем смущении. Легко может статься, что он был членом той депутации, которая ходатайствовала пред Иисусом за сотника прозелита, построившего самую синагогу и видел на опыте власть Того, к кому прибегают с молением. Бросившись к ногам Иисусовым, он рассказал Ему прерывающимся от скорби голосом, — как это слышится в словах его, переданных евангелистом Марком [283] , — что его маленькая, — его единственная дочь умирает, — мертва, но если только Он согласится прийти и возложить на нее руку, то она оживет. С кротостью, которая никогда не могла холодно относиться к крикам страдальца, Иисус вышел тотчас же из-за стола и пошел с ним, последуемый не только учениками, но густою, полною ожиданий толпою, которая была свидетелем события. Народ в своей ревности толпился около Него и стеснял во время перехода. Но среди этой толпы, между которой, без сомнения, были некоторые из фарисеев и учеников Иоанновых, беседовавших с ними у св. Матфея, а также некоторые из мытарей и грешников, сидевших за столом, — был один человек, которого привлекало к Иисусу не любопытство быть свидетелем того, что будет совершено для начальника синагоги а совершенно другое чувство. Это была женщина, страдавшая двенадцать лет болезнею, которая заставляла ее прекратить всякое общение с людьми и была тем мучительнее, что в народном мнении считалась прямым последствием греха. Много различных врачей, стараясь восстановить ее здоровье, только приводили ее в худшее положение и наконец разорили все ее состояние. Теперь, как к последнему средству, она решилась прибегнуть к Великому Врачу, подававшему исцеления безмездно. Может быть, в своем неведении размысля, что не имеет никакой возможности заплатить; может быть, устыдясь по женской скромности необходимости рассказать всенародно о болезни, которою страдала; одним словом, почему бы то ни было, она решилась восхитить у Иисуса незаведомо благословение, которого душевно желала. Таким образом, одушевляемая надеждою, силою протеснилась она к Нему сквозь густую толпу, так что могла прикоснуться к Нему и, вероятно, вследствие крайнего нервного состояния, довольно сильно взялась за белую обшивку Его одежды. По закону Моисеееву, еврей должен был носить на каждом углу своего талифа канефоф, бахрому или кисть, привязанную символическою голубою лентою (цициф) для воспоминания, что он свят Богу [284] . Когда человек завертывался в талиф, две таких бахромы или кисти висели на подоле одежды, а одна лежала на плече. Потихоньку и дрожа от поспешности, взялась она за эту кисть и, чувствуя, что в одно мгновение достигла цели своих желаний и выздоровела, — отступила назад в толпу никем незамеченною. Незамеченною другими, но не Христом. Чувствуя, что из Него изошла сила исцеления, узнавши прикосновение робкой веры даже среди теснившей Его толпы, Он остановился и спросил: кто прикоснулся к моей одежде? В ответе Петра слышалось некоторого рода нетерпение: ему показалось странным в такой толпе спрашивать: кто прикоснулся Меня?

Но Иисус, обращая кругом свои взоры, сказал ему, что существует различие между теснотой любопытной толпы и прикосновением веры, и, когда Он обратил взоры на женщину, она, сознавая в душе, что тайно дозволила себе восхитить благословение, которым бы Он сам милостиво наградил ее, выступила вперед; со страхом и трепетом бросилась к Его ногам и рассказала всю истину. Она забыла женский стыд и страх, чтобы только загладить ошибку. Без сомнения, она боялась Его гнева, потому что закон ясно называл нечистым на целый вечер и требовал обрядового очищения от всякого, кто прикоснулся к женщине, страдающей подобною болезнею [285] . Но прикосновение, очистив ее, не могло осквернить Его. Довольный ее верою, Он сказал ей: Дочь! и звуком этого милостивого слова запечатлел ее прощение; вера твоя спасла тебя: иди в мире и будь здорова от болезни твоей [286] .