До сего времени Иисус путешествовал около северных пределов Святой Земли, а теперь начал направлять стопы свои ближе к дому [418] . У св. Марка мы читаем, что это возвращение было тайное и совершалось, может быть, не по большим дорогам, а скорее через холмы и долины верхней Галилеи, по направлению к западной части Иордана. Предметом занятий Иисуса уже не было учение народа, который был настроен так, чтобы отвергнуть Его, и среди которого Он чувствовал себя не в безопасности, но Он продолжал другую существенную часть Своего дела, которая состояла в приготовлении апостолов. Таким образом, постоянными предметами Его учения стали предательство, смерть и воскресение. Но Он говорил непонятливым умам. При глубоко укоренившемся предрассудке они не хотели видеть ясных предостережений; — при своем маловерии и робости не хотели добиваться дальнейшего просвещения. Мы ниоткуда не можем видеть такой наглядно ощутительной перемены, которую произвело в них потом воскресение Спасителя, как из наблюдения, с какою простотою и истиною они сообщают о близорукости и закоренелости их собственного понимания, в течение этих драгоценных дней, когда Господь находился среди их.

Одно, только, по-видимому, они усвоили себе ясно, что настало время какого-то чрезвычайного и замечательного исхода Христовой жизни и что затем последует великое открытие царства Мессии. Но и это открытие производило не то действие, какое требовалось: вместо возбуждения в них самоотвержения, оно пробуждало в них гордость; вместо утверждения в любви и смирении поднимало зависть и высокомерие. На пути, вспомнив, вероятно, предпочтение, оказанное Петру и сынам Зеведеевым, — они рассуждали между собою: кто из них больше?

В это время Иисус не сделал никакого замечания: Он предоставил спор разрешению их собственной совести. Но когда они достигли Капернаума и пришли в дом, тогда Он спросил их: о чем дорогою вы рассуждали между собою? Стыд заставил их молчать, и это молчание было красноречивым обличением их греховной совести. Тоща Он сел и начал поучать их, как делывал он нередко, что кто хочет быть первым, должен быть последним, и что путь к почестям есть смирение. Чтобы усилить впечатление этого наставления символом особенной нежности и прелести, Он подозвал к себе ребенка, поставил посредине и, обняв его, высказал, что пока они не сделаются настолько же смиренными, как это дитя, — не войдут в царство небесное. Они должны быть детьми в мире, и кто примет одного из таких детей во имя Христово, тот примет Его, а принимая Его, примет и Отца, пославшего Его.

Выражение: во имя мое, по-видимому, навело Иоанна на мысль сделать внезапный вопрос, который прервал нить поучения: Наставник, сказал Иоанн, мы видели человека, именем Твоим прогоняющего бесов, и запретили ему; потому что он не ходит с нами. Справедлив ли был этот поступок?

Нет! отвечал Иисус: не запрещайте; ибо кто не против вас, тот за вас.

Затем, держа ребенка в объятиях, как подлинник для своих замечаний, Иисус изложил пред ними всю виновность и опасность обиды, искушения, развращения с пути невинности и правды, научения нечестию или возбуждения нечестивых мыслей у одного из малых сих, которых Ангелы на небесах видят лице Отца небесного. Такой нечестивец и соблазнитель, совершая дело сатанинское, должен ожидать худшей судьбы, чем если бы повесили ему жерновый камень на шею и бросили его в море.

Он поучал их, что нет жертвы больше, как та, которая дает возможность избежать всякого покушения положить подобный камень преткновения на собственном пути или на пути других. Лучше отсечь правую руку и «войти в жизнь» увечным; лучше отрубить правую ногу и «войти в жизнь» хромым; лучше вырвать правый глаз и «войти в жизнь» слепым, нежели дозволить руке, ноге или глазу соблазнять на грех, а потом и быть во всей целости вверженным туда, где червь не умирает, и огонь не угасает. Лучше влачиться с жерновым камнем на шее в этом мире, нежели носить нравственный и духовный жернов соблазна, который вметает греховную душу в огненное озеро отчуждения и отчаяния. Как солью посыпается всякая жертва для ее очищения, так каждая душа должна быть очищена огнем, если нужно будет, самого строгого и самого ужасного самопожертвования. Пусть же этот чистительный огонь строгого суждения к самим себе пребывает с ними! Не допускайте эту соль потерять ее строгого свойства и — огонь его очистительной силы! имейте в себе соль; и мир имейте между собою.

Таким образом, чтобы укрепить их во взаимном мире, который был ими нарушен, и доказать, с одной стороны, что они не должны питать ненависти даже к жесточайшим их оскорбителям, с другой — как велик гнев Божий на тех, которые вводят в заблуждение других, Иисус учил, что с оскорбившим их братом должно поступать кротко не только при личных ему успехах, но и в случае необходимости публичной жалобы. Придерживаясь духа иудейского формализма, Петр желал известным числом ограничить такое прощение, но Иисус отвечал, что прощение должно быть безгранично и пояснил это учение превосходной притчей о слуге, который, когда Царь простил ему долг в десять тысяч талантов, тотчас же после этого схватил своего товарища за горло и не хотел простить ему ничтожного долга во сто динариев, — суммы в 1.250.000 раз меньшей, чем прощенная ему. Ребенок, которого держал Иисус в своих объятиях, символически напоминает нам, что получив познание о высокой любви Христовой с самого раннего детства, мы должны вникнуть в смысл Его наставлений глубже и исполнять точнее, чем это обязательно было в то время для Петра и Иоанна.

Единственный случай, описанный только у евангелиста Матфея [419] , указывает на пребывание Иисуса в Капернауме в течение очень короткого промежутка.

С незапамятных времен, при составлении нового ценза, существовало правило собирать с каждого достигшего двадцатилетнего возраста еврея «дань Богу», кроме «святой дидрахмы», еще «полдидрахмы» во искупление за душу его [420] . Деньги эти предназначались и употреблялись на покупку жертв, козлов отпущения, теплиц, хлебов предложения и другие издержки при храмовых службах. По возвращении из пленения этот би-аг (полсикля) обратился в добровольную ежегодную дань, равную трети сикля [421] , но в последующие периоды подать эта возвысилась до первоначальной цены. Такая дань платилась каждым иудеем, бедным или богатым, где бы он ни был. Она наглядно показывала, что души всех равны перед Богом; ибо, как сказано в Писании, богатый да не приложит и нищий да не умалит от полудидрахмы, егда дают дань Господу (от сынов Израилевых), еже умалят и о душах ваших. Из нее составлялась очень значительная сумма, которая и посылалась в Иерусалим с известною особою [422] .

Дань эта требовалась в 1-й день месяца Адара спокойно и вежливо, если же бывала неоплачена до 25 числа, то сборщики (тобин — шекалим) могли требовать от плательщика обеспечения или поруки.

Согласно с этим, тотчас по возвращении Иисуса в Капернаум, эти тобин — шекалим пришли к св. Петру и спросили у него вежливо, как приказано было от раввинов: Учитель ваш не даст ли драхмы?

Вопрос представлял два затруднения: почему не спрашивали у Иисуса этой контрибуции в предыдущие годы? и почему требовали ее осенью, при приближении праздника Кущей, а не в течение Адара, около шести месяцев раньше срока? Ответ на это, по-видимому, тот, что священники и сановитые раввины считались избавленными от платежа этой подати [423] , — что частое отсутствие Спасителя из Капернаума было причиною неправильности взноса и что недоимки позволено было требовать во всякое время.