Приняв поданный Спасителем ломоть, Иуда съел его, и сатана вошел в него. Как в бурную ночь все ветры рвутся и воют в расселины какого-нибудь проклятого места, так зависть, скупость, ненависть и неблагодарность с воем рванулись в развратную душу Иудину. Все человеческое в этой дикой хаотической душе, запятнанной смертельным грехом, уступило место сатанинскому: земля и ад перемешались друг с другом в мрачном сердце; потерянная душа его зачала грех и родила смерть. Что делаешь, делай скорее, продолжал Иисус громко. Хорошо были известны Иуде смысл и значение слов Спасителя. «Твой злобный замысел созрел; приводи его в исполнение, без этого напрасного лицемерия и без ничтожных отсрочек». Иисус встал из-за стола. Невинные сердцем апостолы думали, что Иисус приказал ему идти и сделать закупки к завтрашнему празднику Пасхи или раздать сколько-нибудь из общественной суммы, чтобы дать возможность бедным купить пасхального агнца. Немедленно вышел Иуда из светлой горницы, со святого пиршества, из благостовенного сообщества, от лица своего Господа, а была ночь, как прибавляет любимый ученик, со страхом и трепетом, опуская навсегда мрачную завесу на эту страшную личность.

Мы не можем сказать с достоверностию, было ли это прежде или после учреждения Тайной Вечери; принимал или нет Иуда участие в этой священной трапезе. Не можем рассказать и того, во всем ли и вполне ли согласовал Спаситель мелкие подробности последней Вечери с полувеселыми, полумрачными обычаями пасхального праздника, как не можем рассказать, насколько эти праздничные обычаи нынешнего времени сходны с дошедшими до нас описаниями раввинов тех времен. Ничего не могло быть проще древнего способа воспоминания об освобождении из Египта и об ангеле истребителе. Главный обычай праздника состоял в спешном едении пасхального агнца, с пресным хлебом и горькими травами, стоя, с поясом на чреслах, с обувью на ногах, как ели пасху евреи в ночь освобождения. Так справляют Пасху ежегодно и доселе самаряне на горе Гаризине, где и мне удалось присутствовать 15 апреля 1870 года. Там до сего дня предлагается страннику кусок пресного хлеба, в котором запечен лепесток дикого цикория или какой-нибудь другой горькой травы, похожей, может быть, на ломоть, который получил Иуда из рук Спасителя, только без погружения в чашу. Но иудеи в самых названиях ставили коренное различие между Пасхою в Египте и Пасхою, постоянно празднуемою впоследствии. При начале ужина каждый гость наполнял чашу вином, а глава семейства произносил благословение. После этого умывали руки, вносили стол, на котором были размещены горькие травы, опресноки, харосеф (блюдо из фиников, винограду и уксусу), пасхальный агнец и мясо хагигах (агнца в жертву за грехи). Отец семейства, погрузив ветку трав в харосеф, съедал ее с благословением и раздавал такие же ветви другим. Затем наполнялась вином вторая чаша. Младший из присутствующих спрашивал о значении пасхальной ночи; отец объяснял, как надо соблюдать ее; затем пелась первая часть великого аллилуия (Пс. 112–114); повторялось благословение, выпивалась третья чаша; произносилось благодарение Богу, наливалась четвертая чаша; пелись остальные псалмы (до 118) и церемония оканчивалась пением благодарения. Без сомнения, некоторые из обстоятельств, рассказанных относительно Тайной Вечери, походят несколько на отдельные части описанной церемонии. Вечеря, например, начиналась благословением и передачею чаши с вином, которую Иисус повелел разделить апостолам между собою, говоря, что Он не будет пить от плода виноградного, пока не придет Царствие Божие. Вторая чаша, обошедшая кругом собеседников, была тождественна до некоторой степени с третьей чашей (кос-га берахаг) или чашею благословения еврейского церемониала [677] ; гимн, спетый прежде чем они отправились в Гефсиманию, с большею вероятностью предполагается второю частию аллилуия великого.

Однако же соотношения между обстоятельствами Вечери и способом празднования Пасхи, как мы указали, — представляют большое сомнение. Несомненно и в высшей степени важно для каждого христианина установление в эту последнюю Вечерю Спасителем таинства евхаристии. На это существует у нас не менее четырех свидетельств: три первых евангелиста и в буквальной точности согласное с ними краткое описание св. Павла об этом событии [678] . Во всех четырех рассказах мы читаем, что Господь наш Иисус Христос взял хлеб и, воздав благодарение, разломил его, сказавши: приимите, ядите; сие есть тело мое, за вас ломимое; сие творите в мое воспоминание! Потом точно так же после Вечери Он взял чашу, сказавши: сия чаша есть Новый Завет в Моей крови; сие творите, когда только будете пить в Мое воспоминание. С этого достопамятного вечера церковь никогда не переставала соблюдать заповедь ее Господа; с тех самых пор из века в век это благословенное и святое таинство служит воспоминанием о смерти Спасителя, укрепляет и обновляет человека телом и кровью, как тело может укрепляться и обновляться хлебом и вином.

Едва только Иуда вышел из «горницы», как будто что отлегло от сердца у всех собеседников: дух их оживился [679] . Присутствие погибшей души лежало ужасною тягостию на сердце Учителя; с удалением ее, по-видимому, прошло общее грустное настроение. Торжественный восторг, распространившийся в душе Спасителя, и радость, подобная беспредельному солнечному свету, сияющему сквозь земную мглу, — сообщились душам последователей. Темные облака расцветились красками заходящего солнца. Около двух, может быть, часов протекло потом за Вечерею в святом общении. Решившись безотлагательно привести в исполнение свое верховное решение и предчувствуя близость разлуки, Иисус открыл свое сердце небольшому обществу любящих Его и сказал среди них прощальное слово, сохраненное для нас одним св. Иоанном. Оно представляет дивную смесь печали и радости и, как изумрудами, украшено мистериями. Ныне, — сказал Он, как бы чувствуя какое-то облегчение, — прославился Сын Человеческий, и Бог прославился в Нем. Час прославления, достигнутого путем смирения и душевных страданий, приблизился. Срок, который оставался Ему побыть с ними, был короток. Куда Он пойдет, не могут идти они, — сказал Он апостолам точно так же, как иудеям, но произнося эти слова, в первый и в последний раз называл их детьми. Между ними были Петр и Иоанн, — мужи, которых слова и дела должны были влиять до конца на весь мир, — которые сделались святыми покровителями народов, — в честь которых выстроены потом соборы, — от которых города получат свои названия. Но их величие было только темным смутным отражением Его славы, — лучом, исходящим от того Духа, которого Он пошлет им. Без Него они пребывали бы в ничтожестве, — невежественными галилейскими рыбаками, — которых бы не знал и о которых бы не слыхал никто дольше пределов родного селения, — которые не имели бы ни понятия, ни знания, если бы Он не взглянул на них, как на своих «детей». И хотя они не могли идти туда, куда Он идет, однако же Он не сказал им, как иудеям [680] , что они будут искать Его и не найдут нигде. Нет! Он дал им новую заповедь, при исполнении которой, следуя по Его стопам, они от всех людей пребудут признаны за Его учеников и вскоре отыщут Его. Эта новая заповедь заключается в том, чтобы они любили друг друга. Она существовала и прежде, потому что не только установлена в виде правила законом Моисеевым: люби другого, как себя [681] , но считалась главной и обязательной у мудрых еврейский учителей, — как закон царский по писанию, — как благовествование от начала [682] , Иоанн [683] в своем послании утверждает, что заповедь эта существовала издревле, но стала теперь в известном ее значении, вследствие того широкого объема, который она получила, — вследствие нового примера, которым она подтвердилась, — вследствие нового влияния, которое с этих пор предназначено было оказывать ей на людские отношения. Это была любовь, как свидетельство и условие принадлежность к ученикам Христовым, — любовь большая веры и надежды, — любовь, как исполнение закона. На этом месте Петр прервал Спасителя вопросом. Он хотел изъяснения на то, что ему показалось непонятным. Почему слова Учителя имеют прощальный смысл? Господи! куда Ты идешь?

Куда Я иду, ты не можешь теперь за Мною идти, а после пойдешь за Мною.

Теперь только понял Петр, что дело идет о смерти, но почему же он не может и умереть? Разве он не готов сказать, как Фома: пойдем и мы, умрем с Ним! [684] Господи! — сказал он: почему я не могу идти за Тобою теперь? Я душу свою положу за Тебя!

Потому что сердце обманчивее всего на свете; оно не знает само, сколько в нем робости и самолюбия. Иисус не высказал этого апостолу, любившему искренно, но при всем его благородстве имевшему слабости, из которых первою было увлечение, а кратко повторив его слова: душу свою за Меня положишь? прибавил: истинно, истинно говорю тебе: не пропоет петух, как отречешься от Меня трижды. Была уже ночь и, как только свет этого рокового утра забрезжит на восточном небе, прежде чем пенье петуха, среди глубокой тьмы, провозвестить приближение дня, Иисус будет приготовляться дать жизнь свою за Петра и за всех грешников, а Петр, несмотря на предостережение, трижды отречется от своего Господа и Спасителя, — трижды отвергнет, как клевету и оскорбление, обвинение в том, что он тоже знал Его. Однако же Иисус сделал все, что мог, для спасения его от этого нравственного унижения; сделано увещание; принесена за него молитва Небесному Отцу, чтобы вера Петра не до конца ослабела. Сатана получил дозволение просеять их всех, как пшеницу, и Петр, несмотря на его самоуверенность, на засвидетельствованную преданность, на воображаемую искренность, должен оказаться в числе плевелов. Замечательно что в Евангелии существует единственный только случай, что Спаситель называет Симона именем Петра [685] , которое дано Им самим: как будто для напоминания, что крепость его не в нем самом, а в великом исповедании, которое он произнес. Однако же Христос не оставил его без утешения, объявив ему, что он раскается, возвратится к Господу, от которого отрекся, и, когда придет время, укреплением в вере других докажет свое раскаяние. Если это падение Петра имело особо важное значение, вследствие предостережений Спасителя, то его раскаяние будет вполне соответствовать утешительным о нем пророчествам. Слово, высказанное Петру Христом Спасителем, повторяется в его послании в соприкосновении с такими обстоятельствами, которые доказывают, как глубоко запало оно в его душу [686] .

Но Иисус желал внушить, апостолам, что пришло время, далеко не сходное со счастливыми днями их миссии в Галилее. Тогда посылал Он их без кошелька, мешка и сандалий. Теперь они имеют их, но все это оказывается не нужным. Явилась необходимость в одном только: в оружии, а поэтому у кого нет, продай одежду свою и купи мечь. Тон выражения показывал, что оно не должно быть принимаемо в тесном буквальном смысле. У него было в обычае придавать нравственному своему учению форму живой метафоры. Целью его в настоящее время было предостеречь их относительно перемены их положения, при которой они должны ожидать ненависти, пренебрежения, гонения, и в которых самозащита может сделаться главнейшею обязанностию. Но как бы для ясного предупреждения, что Он не думает о необходимости в настоящее время подобных усилий, — как бы для предупреждения того удара, который мог быть нанесен для защиты жизни, приносившейся в жертву добровольно, — Он прибавил, что конец близок и что, согласно с древним пророчеством, Он должен быть причтен к злодеям. Но, по обычаю, апостолы со всею беззаботностию несведущих людей приняли Его слова, не в виде притчи, а в буквальном их значении. Господи! вот здесь два меча, отвечали они, по-детски толкуя слова Его. Два меча! как будто этого было довольно для того, чтобы защитить от физического насилия священную жизнь Его? Как будто это могло входить в намерения Того, по слову которого могло явиться более двенадцати легионов ангелов? Как будто такая слабая сила, управляемая такими слабыми руками, могла спасти Его от ненависти врагов, составлявших чуть не целую нацию? Довольно, — сказал Он печально. Нет надобности продолжать об этом предмете; последующая проповедь в Гефсимании должна будет отучить их от этой слабости недопонимания Его слов: Он прервал разговор и, отложив в сторону предложенное оружие, начал слово утешения.

Повелевая не смущаться, а веровать, Он говорил им, что вера доставит им довольство. Он оставлял их для того, чтобы приготовить им дом во многих обителях Отца Его. Они знают, куда Он идет, и путь, который туда ведет.

Господи! не знаем, куда идешь; и как можем знать путь? был вопрос смущенного Фомы.

Я есмь путь, и истина, и жизнь, — никто не приходит к Отцу, как только через Меня. Если бы вы знали Меня, то знали бы и Отца Моего. И отныне знаете Его, и видели Его.

Но опять встретился один из наивных перерывов, — так верно и живо переданных евангелистами, указывающий нам непонимание и духовное неведение после такого продолжительного пользования высоким учением! И мы должны быть благодарны за такое их откровенное смиренное сообщение относительно их простоты и неведения; потому что ничто не может в такой степени доказать крайней перемены, которая совершилась в их душах. Прежде люди робкие, плотяные, проникнутые насквозь племенными предрассудками и непросвещенные, должны были преобразиться в апостолов, которых достоинство нам известно и которые, — будучи вдохновлены виденными ими делами и наитием Святого Духа, давшего им мудрость и слово, — стали могущественнейшими мировыми учителями, прежде чем непродолжительная жизнь их окончилась мученическою смертью.