Изба печника была на отшибе, за оврагом. Овраг, видимо, каждую весну размывало вешними водами, пока часть огорода не сползла вниз и над пропастью, как большое воронье гнездо, не повисло все подворье с ветхим, крытым почернелой соломой сарайчиком. Вросшую по самые окна в землю избу так завалило, засыпало снегом, что издали казалось, что дым струится из белого, похожего на курган сугроба. Из полуогороженного, с ребрами стропил и клочьями соломы сарайчика выглянули две грязные овцы и тут же метнулись обратно. Вся изба, полыхавшая жаркими сполохами двух окон, сотрясалась от гула и топота, сиплого воя гармони, хмельных голосов. Было непо-

нятно, почему она не заваливается от одних криков. Может быть, оттого, что ее держали подпиравшие стену три кряжистых стояка.

Мажарова и Мрыхина, должно быть, заметили раньше, чем они подошли к калитке, на крыльце их уже встретила хозяйка — веселая, красная от вина и духоты, за нею выскочили гости, обступили, дыша винным перегаром.

— Не побрезгуйте нами,— нараспев заговорила хозяин ка.— Милости просим в дом...

— Это с какой радости у вас гулянка? — строжась, спросил Мрыхин.— Вроде утро на дворе, добрые люди наработались до пота, а вы, выходит, для работы еще и не вставали?

— Дело не малина, в день не опадет! — подталкивая Мрыхипа в спину, твердила хозяйка.— Мешай дело с бездельем, проживешь век с весельем!

Гости ответили на ее слова густым гоготом, среди них появился и сам печник — сухонький, чем-то напоминавший подростка, низкорослый мужик с белесыми ресницами.

— Нам бы повидать Прохора Цапкина,—испытывая вяжущую неловкость, сказал Константин.— Хотелось бы побеседовать...

— Повидать — это можно, а побеседовать никак! — Бестолково размахивая руками, печник чуть не повис на шее Константина.— На полный сурьез говорю...

— Почему?

— Не может по причине плохого состояния... Не верите — поглядите сами.

Теснимый мужиками, Константин протолкнулся вместе со всеми в избу. Там на широкой лавке, картинно нод-боченясь, сидел в желтой рубахе Прохор Цапкин. Свесив махорчатый чуб над мехами гармони, он растягивал ее от плеча до плеча и, щерясь пьяной улыбкой, тянул воющим голосом:

По-за-быт... ды по-за-бро-шен, С ма-лады-ых, ю-ны-ых ле-ет..,

— Артис, да и только! — восхищенно орал на ухо Константину печник.— Он когда трезвый на собрании говорит — заслушаешься. А счас с него чего взять — он разговору никакого не понимает!.. Отними у него гармонь, и он дурак дураком, как мой вот валенок — чего он может без ноги?

Он выставил вперед валенок, повертел им, покручивая пяткой, как бы вызывая кого-то на круг поплясать, потом ни с того ни с сего сорвал его с ноги, швырнул под кровать, застучал голой пяткой по полу, выкрикивая:

— Наддай жару, Проша!.. Ходи, изба, ходи, печь, хозяину негде лечь!.. Сыпь! Не жалей!.. Где наша не пропадала!

Он затопал, закружился посредине избы, подергивая худыми плечами. Было что-то нелепое в том, как печник метался из стороны в сторону, то вскидывая черный валенок, то подрыгивая босой ногой. Но никто, кроме Константина, не обращал на него внимания, и скоро он выдохся, привалился к плечу Цапкина и стал удивленно следить осоловелыми глазами за бегущими по ладам пальцами.

Хозяйка взяла со стола чайник с самогоном, налила два граненых стакана, поднесла один Мрыхину, другой Константину.

— Нет, нет! — Он замотал головой, весь вспыхивая.— Я должен идти... Я водь на минуту, чтоб поговорить с Цапкипым... Но, видимо, разговор придется отложить...

— Правильна-а,— подтвердил кто-то из гостей.— Проспится, тогда с него и спрос другой.

— Я ему сколь разов говорил! — опять закрутился около Мажарова печник.— Пей, но ума не пропивай. Пей, но рукам воли не давай. И где хошь на него критику наведу!

Мрыхин покосился на Мажарова, поднес стакан к носу, понюхал, сладко жмурясь.

— Предлагаю вам, мужики, выпить за нового парторга! Сдал ему все дела в ажуре!.. Слушайтесь его, он теперь ваш идейный руководитель!..

Гости зашумели, повскакивали с мест, расплескивая самогон, тянулись к Константину, кричали, стукали своими стаканами о его стакан, а он, ошеломленный, не знал, что ему делать.

«Если не выпью, то ведь обижу всех,— подумал он.— Они сочтут меня гордецом. И как же я тогда смогу разобраться, почему они так бесшабашно живут, пропивают свой заработок?»

Самогон в стакане отливал голубизной, и Константин уж было решился и чуть приподнял стакан, но тут к нему снова прилип печник, поймал его свободную левую руку и звучно поцеловал.

В первое мгновение Константин не понял, что случилось, посмотрел на руку, перевел взгляд на пьяно ухмылившуюся хозяйку, увидел полный стакан самогона в другой руке, подумал, зачем он его держит, потом его словно обожгло: если бы он выпил, он оправдал бы эту рабскую выходку печника!

— Как вам не стыдно, а? — горячим шепотом выдохнул он.— Это же позорно, то, что вы... Я же не поп!