Есть великий окиян-море, в том великом океане есть остров, а на острове калена изба. Сидят в той избе три сестры, самому Христу дочери. Большая сестра сидит у порога на золотом стуле, берет иглу булатну, вдевает нить шелкову, зашивает рану кровавую у раба Божия Кузьмы. Не было бы ни раны, ни крови, ни ломоты, ни болезни.

А будь ты, мое дитятко, моим словом крепким в ночи и полуночи, в часу и получасии, в пути и дороженьке, во сне и на яву укрыт от силы вражьей, от нечистых духов, сбережен от смерти напрасной, от горя и беды, от топора, от меча, от татарского копья, от борца-единоборца, от врага супостата, от всей поганой татарской силы.

Заговариваю я раба Божьего Кузьму — ратного человека сим моим крепким заговором. Чур, слову конец, моему делу венец.

Варвара еще долго молилась, кланялась и поила водой «Мать сыру землю», но Кузька уже ничего не видел и не слышал. Он успокоенно спал в своей горенке.

…Андрей и Ульяница провожали солнце, уйдя далеко от слободы по берегу озера. Здесь, на взгорке у березовой рощи, где в праздники собирались белозерские парни и девушки, они сидели и глядели на закат.

Казалось, что солнце садилось в озерную воду, так же, как утром поднималось из озера. Видение это заворожило обоих. Ульяница вдруг прижалась к Андрею.

— Ты чего-то боишься? — спросил Андрей.

— Нет, Андрюша. С тобой мне не страшно, а хорошо. Я за тебя боюсь… боюсь потерять.

— Видно уж такая судьба наша: мне уходить, тебе — ждать.

— Больно недолго нам с тобой погулять довелось. Ты помнишь, как мы встретились накануне Петрова дня?

— Разве я когда забуду… Только я ведь тебя раньше приметил.

— Когда? — удивилась Ульяница.

— В Иванов день. Вы тогда вот в этой роще хороводы водили, да песни пели. Про цветок иван-да-марья.

— Я помню. Верно, пели… А ты знаешь, Андрюша, почему так этот цветок назван?

— Нет.

— Тогда слушай, — тихо, почти шепотом говорила Ульяница. — Жили когда-то давным-давно молодец и девушка. Иван — да Марья. Ну, вот такие, как мы с тобой. И полюбили друг друга. А потом вдруг все узнали, что они — брат и сестрица. И люди наказали их: сделали цветком. Вот почему лепестки у этого цветка разного цвета. И зовут его иван-да-марья… А ты почему тогда не подошел ко мне?

— Сразу как-то не решился.

И они стали вспоминать о своей первой встрече накануне Петрова дня. В ту ночь парни и девки спать не ложились. Сперва провожали солнце, а вместе с ним и весну красну. Потом всю светлую ночь водили хороводы, пели, играли, ожидая восхода солнца; в этот день оно всегда горело и играло, возвещая приход лета красного.

Недалеко от них шумели листвой деревья от свежего ветерка с озера.

Ульяница прислушалась.

— Деревья шумят, — сказал Андрей, — ветер подул.

— Это они разговаривают, — тихо и таинственно проговорила Ульяница.

— Как это?

— Мне бабка старая сказывала, что деревья живые, что они тоже люди, только давным-давно жили. А теперь один раз каждое лето они переходят с места на место и разговаривают меж собою. Вот и шумят.

— Когда это бывает? — спросил Андрей.

— В ночь на Ивана Купалу, когда многие чудеса случаются.

— О чем же они говорят?

— Понять их может только тот, — кто в эту ночь сорвет цветок кочедыжника [7] . Он в полночь распускается и горит огнем, а нечистой силой охраняется. Чтобы сорвать его, надо нечистую силу одолеть: не поддаваться искушениям ее, не откликаться на зов, даже головы не поворачивать…

А кто знает, тот сказывает, будто дубы разговоры ведут о богатырских подвигах, а березы все про любовь шепчутся.

Ульяница замолчала и они долго сидели, прижавшись друг к другу, слушая шум берез.

— Андрюша, — сказала вдруг Ульяница. — А давай мы с тобой и в разлуке разговаривать.

— Давай… — согласился Андрей. — Только ведь я от тебя далеко буду. Может, за тыщу верст. Как же говорить?

— А я придумала, как… Ты смотри на солнце, когда оно заходит. И когда оно восходит — тоже смотри. Я его тоже каждый день провожать и встречать буду. И на него глядючи, с тобой говорить. Мы с тобой через солнышко говорить будем. Понял, Андрюша?

— Понял, Ульяница, свет мой ясный, — сказал Андрей и крепко ее обнял.

Так сидели они и вели свой разговор, пока не показалась на небе узкая полоска света, но теперь уже с другой, правой стороны озера…

Первыми на призыв Федора Романовича пришли в Белоозеро со своими дружинами и ратниками племянники — белозерекие князья ближних уделов — сыновья брата Василия Романовича Сугорского: Семен Кемский, Глеб да Иван Карголомские, князья Ухтомские и Андомские, боевые дружины с Вадбала, Андопала, Кубены.