Павлыч присоединился к верующим в летней половине храма, когда на возвышении против царских врат появился дьякон и, взмахнув рукой, запел «Верую». Все молящиеся подхватили и громким хором продолжили её. А Павлыч ощутил вдруг в себе чувство какого-то единения с теми, кто сейчас стоял рядом. Ему было лишь неловко сознавать, что он плохо знает слова этой древнеправославной молитвы. Прошедшая через века, она и сегодня звучала как клятва на верность — торжественно и утверждающе.

Так Павлыч стоял и молился до тех пор, пока дьякон снова не вышел на амвон и по его знаку верующие стали читать «Отче наш». И Павлыч вместе со всеми громко проговорил слова молитвы.

Потом из алтаря через широко распахнутые царские врата с чашей-потиром в руках и праздничном облачении вышел на амвон отец Серафим. Два алтарника встали по бокам батюшки, держа под чашей широкий плат.

Сразу же к амвону поспешили исповедники для причастия. Павлыч тоже, скрестив руки на груди, подошел к чаше. Он опять назвал своё имя. Отец Серафим ложечкой достал из потира частицу Святых даров и положил Павлычу в открытый рот, громко проговорив при этом:

— Причащается раб Божий Алексей в отпущении грехов своих и в жизнь вечную.

Павлыч проглотил Святые дары, что означало вкушение Тела и Крови Христа и через это стал причастником вечной жизни. Он поцеловал край чаши, повернулся от отца Серафима, который причащал уже другого исповедника и, подойдя к стоящему среди храма столику, запил теплой водой причастие.

После причащения служба длилась недолго. Закончив литургию, отец Серафим вышел на амвон с большим серебряным крестом в руках и произнес небольшую проповедь. Он говорил о всеобщей любви христианской, о любви к ближнему, к церкви православной и Отечеству. Вроде бы все слова, которые произносил отец Серафим, были давно знакомы Павлычу, но под сводами храма они звучали по особенному и западали в душу.

— Легко любить тех, кто тебя любит, а вот любить и молиться за врага своего — подвиг есть христианский, — громко вещал отец Серафим. — Напомню вам, православные, слова апостола Павла: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я медь звенящая, кимвал звучащий. Если я имею дар пророчества, знаю все тайны и имею всякое познание и всю веру так, что могу и горы переставлять, а любви не имею, то я ничто. И если я раздам имение моё, и отдам тело моё на сожжение, а любви не имею, нет в том никакой пользы… А любовь никогда не перестанет, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится…»

После проповеди к отцу Серафиму потянулись верующие, чтобы приложиться ко кресту. Это знаменовало конец службы. Алексей Павлыч тоже поцеловал крест и вышел из храма.

Перекрестясь и поклонившись образу Спаса над входом церкви, Павлыч неторопко зашагал к дому.

Майский солнечный день был в самом разгаре и на улице всё казалось праздничным. На душе Алексея Павлыча было также светло и умиротворённо. Он шёл, никого не замечая, и на перекрестке у комиссионного магазина, уже поворачивая на свою улицу услышал вдруг громкий возглас:

— Лёха!.. Печекладов!..

Павлыч оглянулся на крик, и на той стороне перекрестка увидел двоих, машущих ему руками, мужиков. Он сразу узнал их, друзей своего детства Алика Новоселова и Вовку Фунтикова. Они дождались, когда по перекрестку прошли машины и подбежали к Павлычу.

— Лёха!.. — опять закричал Алик. — А мы с Фунтом думаем — ты или не ты! Здорово, дружбан!

— Здорово, ребята, — пожал Павлыч руку каждого из друзей.

— Давно что-то тебя не видать, Лёха. Как живешь-то хоть? — спросил Вовка.

— Да ничего, вроде, пока… Работаю. Нормально всё, вроде бы.

— Слушай, Лёх. Мы тут с Аликом как-то вспоминали тебя. Алик вот зимой полста лет разменял, у меня скоро будет, а у тебя где-то рядом, кажется, было. А?

— Было… неделю назад.

— Во! Слышь! — опять вскричал Алик. — И он об этом так спокойно говорит! И кому? Друзьям своего детства. Ты забыл нас, что ли?

— Как это забыл? Обижаешь, Алик, — ответил Павлыч.

…Он, конечно, ничего не забыл. Да и как забыть её, теперь уже так далёкую зареченскую жизнь. Как забыть детские игры, велосипедные гонки на городской окраине и до самых подгородных деревень, переплывание реки, разделявшей город, что вообще считалось тогда мальчишеской доблестью, как и попадание «зайцами» в кинотеатр «Заречье», что стоял да и теперь стоит на улице Пугачева, отчего всех их, тогдашних сорванцов, звали «пугачевцами». Они и в школе учились вместе, а развела их только армия. Возвратившись домой, каждый начал свою жизнь, и виделись они довольно редко…

Встреть Алексей Павлыч Алика и Вовку ещё неделю назад, то пошёл бы с ними куда угодно. Но сейчас он вдруг почувствовал, что ему не хочется никуда идти, а тем более выпивать, если предложат. Он, конечно, был рад встрече с товарищами школьных лет, но как объяснить им все события недавних дней или о том, откуда он идёт сейчас. Ребята, наверное, его просто не поймут. Павлыч был в какой-то растерянности.

— Да я ведь, ребята… — попытался что-то сказать Павлыч.

— Да мы и так знаем, что это ты — Лёха Печекладов. А мы твои школьные друзья и хотим выпить за твои пятьдесят.