Еще несколько распоряжений — и поляна опустела. Разбойников будто земля проглотила — так тихо они ступали по лесу; ни одна ветка не шевельнулась, ни один сухой сучок под ногами не треснул.

Молодой мурза совсем измаялся. Он не праздновал труса на поле боя, но сейчас что-то темное и страшное всплыло из глубины его души и вцепилось в горло с такой силой, что дышать стало тяжело. И когда аркан Блуда сдернул его с лошади, он в полной безнадежности успел подумать: «Я так и знал!» А дальше наступила темнота, потому что кто-то из разбойников оглушил его дубиной.

Едва Ибраим-мурза и его сын оказались на земле, как раздался свист такой силы, что лошади некоторых ногайцев встали на дыбы. И сразу же после этого впереди отряда мурзы и позади послышался сильный треск, и две вековые сосны упали на шлях, тем самым соорудив для ногайцев смертельную ловушку.

Громыхнул залп самопалов, засвистели стрелы, над лесом к ясному небу взметнулся леденящий душу боевой клич разбойников, похожий на волчий вой. В ответ раздался и клич ногайцев «Хур-р-ран!», но он был нестройным и слишком слабым, чтобы воодушевить их на отчаянный бой. Большая часть отряда Ибраима-мурзы была деморализована, не слыша его распоряжений, а тех, кто пытался сопротивляться, смела волна разбойников, хлынувшая из зарослей.

Впереди бежал монах-расстрига Тишило со своей страшной дубиной. Он валил богатырскими ударами наземь коней, крушил черепа ногайцев, раскалывая шлемы как ореховую скорлупу, и при этом приговаривал:

— Прими, Господи, душу сего нехристя… И прости, мя, грешнаго…

Бой длился недолго. Ногайцы, совсем потерявшие способность здраво рассуждать, попытались скрыться в лесу, но смерть подстерегала их и там. Это вступили в бой калеки, засевшие на деревьях. С диким воем и гиканьем они прыгали на спины ногайцев и резали их острыми ножами как баранов.

Те из разбойников, которые по причине своей увечности не могли забраться на дерево, действовали по иному. В руках у одних были крюки, которыми они стаскивали всадников на землю, а другие, вооруженные совнями [85] и серпами на длинной рукояти, если не получалось достать ногайца, валили наземь его лошадь, подсекая бедному животному сухожилия.

Наконец все стихло. Только время от времени слышались тихие предсмертные стоны и вскрики ногайцев, которых со сладострастным упоением добивали калеки. Что касается пленников, то они сгрудились в кучу и не знали радоваться им освобождению или горевать, потому что сразу поняли, кто их спасители.

Среди ясыра находился и Элизиус Бомелиус. Трудно было узнать в закопченном оборванце, одетом в одно изгвазданное исподнее, щеголеватого лекаря-иностранца. Его дорогую одежду и обувь сняли ногайцы, и бедный Бомелиус едва ковылял на своих израненных, сбитых в кровь босых ногах. Он никак не мог понять, почему его товарищи по несчастью такие молчаливые и не выражают радость по случаю освобождения от плена.

Но несколько фраз, подслушанных лекарем (он уже хорошо понимал язык московитов и говорил по-русски вполне сносно), внесли определенную ясность в ситуацию.

— Это разбойник Кудеяр… — шепотом сказал стоявший рядом с лекарем мужчина с пышной бородой; в его голосе слышалось отчаяние.

Он попал в полон вместе с сыном, молодым человеком приятной наружности, который старался не отходить от отца ни на шаг. Лекарь знал бородача, это был купец из посадских. Бомелиус видел его в лавке на рыночной площади. А зрительная память у лекаря была отменной.

— Не говори, кто ты, даже если будут пытать, — шептал купец сыну. — Спаси нас Господь…

Бомелиус уже был наслышан о Кудеяре. Атаман разбойников не миловал ни богатых, ни иностранцев. На снисхождение могли рассчитывать лишь люди подлого происхождения и низкого званья. Поэтому лекарь счел благоразумным помалкивать, хотя поначалу хотел назваться своим именем, чтобы произвести впечатление на освободителей и получить какие-нибудь преференции. И первым делом Бомелиус намеревался просить, чтобы ему дали приличествующую его положению одежду и обувь.

— Пошто умолкли, братове? — громыхнул густым басом Кудеяр, обращаясь к пленникам. — Пошто не вижу радости на ваших лицах? Али вам худо, што полон миновали?

— Как же не рады — рады… Ох, как рады… — раздался нестройный хор голосов в ответ. — Благодарствуем тебя, отец родной, за вызволение. Это мы от изумленья… Прости нас, глупых…

— Ну а коли рады, то садитесь на телеги и с нами в лес. Надобно уходить подальше от шляха, пока не нагрянули басурмане.

Заметив, что такая перспектива не очень пришлась пленникам по вкусу, Кудеяр хмуро, не без горечи, ухмыльнулся и закончил свое повеление такими словами:

— Погостите у нас денек-другой, пока крымчаки не уйдут в свои степи. Иначе снова попадете в полон. Потом можете отправляться на все четыре стороны, никто вас силой держать не будет.

Приободренные словами атамана, пленники загомонили, заулыбались с облегчением и начали заворачивать телеги с награбленным ногайцами добром на едва приметную среди зарослей лесную дорогу. Тем временем разбойники Кудеяра закончили собирать оружие убитых ногайцев, и вскоре шлях опустел. Только поваленные деревья, сломанные стрелы и гора трупов на шляху указывали на то, что совсем недавно здесь бушевала кровавая сеча.