— Послушай, котик, ты должен помириться с женой!

Граф возмутился. Ни за что на свете! Сердце его готово было разорваться, такого позора ему не выдержать. А она ласково настаивала на своем.

— Непременно помирись с женой. Разве ты сам не знаешь, не слыхал, как повсюду твердят, что это, дескать, я оторвала тебя от семьи? Худую же славу хочешь ты мне создать, что люди обо мне подумают?.. Только вот что, поклянись, что ты вечно будешь меня любить, а то, когда ты уйдешь к другой…

Ее душили слезы. Граф закрыл ей рот поцелуем, он повторял:

— Ты с ума сошла, это немыслимо!

— Нет, мыслимо, — подхватила Нана. — Так надо… Я уж как-нибудь постараюсь взять себя в руки. В конце концов она твоя законная жена. А это совсем не то, что обманывать меня с какой-нибудь первой попавшейся потаскушкой.

И Нана продолжала увещевать графа, надавала ему кучу наиблагоразумнейших советов. Даже о боге упомянула. Ему казалось, что он слышит г-на Вено, когда сей почтенный старец заклинал графа отойти от греха. Однако Нана отнюдь не предлагала порвать окончательно; она проповедовала взаимные уступки, говорила о том, что можно премило делить свои привязанности между законной супругой и любовницей, рисовала жизнь спокойную, не грозящую никому неприятностями, нечто вроде блаженного сна среди неминуемой житейской грязи. Ровно ничто в их отношениях не изменится, он по-прежнему останется ее самым, самым любимым котиком, только будет приходить пореже и дарить жене те ночи, которые не проводит здесь. Она совсем выбилась из сил и закончила с еле слышным вздохом:

— У меня по крайней мере будет сознание, что я сделала доброе дело… А ты меня еще сильнее полюбишь.

Воцарилось молчание, она лежала, откинувшись, с восковым лицом. Он покорно слушал, нельзя же волновать больную. После долгого молчания она открыла глаза и прошептала:

— А кстати, как деньги? Где ты деньги будешь брать, если поссоришься с женой?.. Лабордет приходил вчера насчет векселя… А я совсем обнищала, буквально надеть нечего.

Потом опустила веки и не пошевелилась, словно умерла. Тень глубокой тревоги прошла по лицу Мюффа. Под тяжестью обрушившегося на него удара он совсем забыл о денежных затруднениях, из которых не знал, как выпутаться. Вопреки клятвенным заверениям, вексель на сто тысяч франков, переписанный вторично, был пущен в обращение, и Лабордет, искусно разыграв отчаяние, свалил всю вину на парикмахера Франсиса, добавив, что никогда больше не свяжется с человеком низкого воспитания. Приходилось платить, ни за что в жизни граф не согласился бы, чтобы опротестовали подписанный им вексель. К тому же, помимо новых требований Нана, и под его собственным кровом все шло кувырком, делались непомерные траты. По возвращении из Фондета в графине неожиданно проснулся вкус к роскоши, страсть к светским развлечениям, что грозило поглотить все их состояние. Уже пошли слухи о ее разорительных прихотях, о том, что она решила поставить дом на широкую ногу, выбросила полмиллиона франков на переделку старинного особняка на улице Миромениль, а также на сногсшибательные наряды, не говоря уже о весьма значительных суммах, которые исчезли, растаяли, а возможно, были просто подарены, причем графиня даже не собиралась давать в них отчет. Дважды Мюффа позволил себе сделать супруге замечание, желая узнать, на что идут деньги; но графиня, улыбаясь, бросила на него такой странный взгляд, что он не решился продолжать расспросы, боясь слишком ясного ответа. Если он согласился принять из рук своей возлюбленной своего будущего зятя Дагне, то лишь потому, что им руководила надежда дать за Эстеллой не более двухсот тысяч франков приданого, а насчет всего прочего он сумеет договориться с молодым человеком, для которого этот брак в любом случае нечаянная удача.

Однако, очутившись перед необходимостью немедленно найти сто тысяч франков, дабы удовлетворить Лабордета, граф Мюффа за целую неделю сумел изобрести лишь один план, но так и не решился привести его в исполнение. План этот состоял в продаже великолепного поместья Борд, которое оценивали в полмиллиона и которое недавно получила по завещанию от своего дяди Сабина. Но для этого требовалась подпись графини, которая по контракту тоже не могла продать поместья без согласия графа. Наконец вчера вечером он уже совсем было собрался поговорить с женой насчет ее подписи. И вдруг все рухнуло; ни за какие блага мира он не пошел бы в теперешних обстоятельствах на подобную сделку. Эта мысль еще удесятеряла силу ужасного удара, нанесенного ему изменой жены. Он отлично понимал, что имела в виду Нана; не он ли сам дошел до того, что посвящал ее буквально во все, жаловался на свое положение; и теперь он поделился с ней своими затруднениями насчет получения подписи.

Однако Нана, казалось, ни на чем не настаивает. Она не открывала глаз. Взглянув на ее бледное лицо, граф перепугался и силой заставил ее понюхать эфир. И она вздохнула, она стала расспрашивать его, не упоминая имени Дагне:

— А когда свадьба?

— Контракт будет подписан во вторник, через пять дней, — ответил граф.

По-прежнему не подымая век, точно черпая слова во мраке своих мыслей, Нана прошептала:

— В конце концов, душенька, тебе виднее, как поступать… А я одного хочу, чтобы все были довольны.

Он поспешил успокоить Нана, взял ее руку в свои. Хорошо, там посмотрим, самое главное теперь — не волноваться. И он уже не возмущался больше; эта спальня, дремотная, вся пропитанная запахом эфира, погружала его в оцепенение, оставив лишь одно желание — жить мирно и безмятежно. Вся его мужская решимость, подстегнутая недавним оскорблением, растворилась в тепле, в лихорадочной истоме, веявшей от этой постели, от близости этой занемогшей женщины, которую он выхаживал, волнуемый воспоминаниями о часах сладострастия. Он нагнулся и сжал Нана в объятиях; на лице ее не дрогнула ни одна черточка, лишь губы тронула легкая улыбка победительницы. Но тут появился доктор Бутарель.

— Ну, как себя чувствует наше милое дитя? — фамильярным тоном обратился он к графу, как обращаются к законному мужу. — Ай, ай, ай! Да мы, оказывается, болтали!

Доктор, видный мужчина, еще не старый, имел обширную практику среди дам определенного круга. Веселый малый, по-товарищески шутивший со своими пациентками, он никогда не заводил с ними шашней, брал с них крупные гонорары и неукоснительно требовал уплаты. Зато он являлся по первому зову Нана, которая посылала за ним два-три раза в неделю, пребывая в вечном страхе смерти, жалуясь доктору на любой пустяк, а он весьма удачно пользовал больную, отвлекая ее сплетнями и глупейшими историями. Все эти дамы прямо обожали его. Однако на сей раз дело шло не о пустяках.

Мюффа удалился очень взволнованный. Сейчас, при виде Нана, такой слабенькой, он совсем расчувствовался. Когда он подошел уже к двери, Нана жестом подозвала его, подставила для поцелуя лоб и вполголоса произнесла шутливо, но с угрозой:

— Помни, я тебе сама разрешила… Возвращайся к жене или больше ни-ни, я рассержусь!

Графиня Сабина настаивала, чтобы брачный контракт Эстеллы был подписан именно во вторник, желая одновременно отпраздновать окончание отделки их особняка, где, впрочем, еще не успела как следует просохнуть краска… Приглашения получили пятьсот человек из самых различных кругов общества. Во вторник утром обойщики еще вешали драпировки; и даже вечером, когда уже начали зажигать люстры, архитектор, от которого ни на шаг не отходила увлеченная приготовлениями графиня, спешно отдавал последние приказания.