Шрифт:
Все разночтения о чинах Толстого и названиях полков объясняются просто: в Бородинской битве офицеры гибли сотнями; уцелевших назначали в другие полки, на месте повышали в должностях (но не в чинах — чины и награды догоняли героев много месяцев спустя). Героем показал себя и Толстой. Н. Н. Раевский писал о нем М. И. Кутузову вскоре после сражения: «Командуя баталионом, отличною своею храбростью поощрял своих подчиненных, когда же при атаке неприятеля на наш редут ранен Ладожского полка шеф полковник Савоини, то вступя в командование полка, бросался неоднократно с оным в штыки и тем содействовал в истреблении неприятельских колонн, причем ранен пулею в ногу». Раевский просил для Толстого чина полковника. Командующий ополчением генерал-лейтенант И. И. Мороков со своей стороны представил Толстого к награждению орденом Св. Владимира, который граф уже имел.
Раненный в ногу навылет, Американец оказался в обозе. На въезде в Москву подводы с ранеными встали, сгрудились. Толстой заметил знакомого офицера, скачущего с донесением в город, и окликнул его. Вместо жалоб и просьб Толстой предложил:
— Мадеры хочешь? — и только.
Знакомый кое-как вывел его повозку на свободный путь и поскакал дальше.
После лечения в госпитале Толстой вернулся в строй. Сражался под Красным и Оршей. После окончания войны вышел в отставку окончательно в чине полковника.
«На свете нравственном загадка»
Отставной полковник граф Толстой-Американец зажил в Москве, завел крупную карточную игру, обычно успешную. Рассказывают, он умел быстро понять тактику противника за карточным столом, оценить его эмоциональное состояние, а сам при этом оставался невозмутимым. Ну, и ловко передергивал, конечно.
— Ведь ты играешь наверняка? — спросил кто-то из своих напрямик.
Толстой усмехнулся:
— Только дураки играют на счастье!
Другому приятелю он признался, что в большой игре с ним участвуют «шавки», подручные. Они умело обрабатывали жертву, давали поначалу выиграть, а потом «раздевали» на десятки тысяч!
Какой-то смелый человек однажды сказал Толстому:
— Граф, вы передергиваете, я с вами больше не играю!
На что Американец ответил:
— Да, я передергиваю, но не люблю, когда мне это говорят. Продолжайте играть, а то я размозжу вам голову этим шандалом.
Смельчак струхнул, опять взял карты… и продолжал проигрывать.
Шальные деньги граф тратил на кутежи, цыган и свои знаменитые застолья. Стол у него был из лучших в Москве, он слыл тонким гастрономом. Продукты неизменно закупал самолично, знал мельчайшие приметы свежей дичи и рыбы. Например, выбирая живую рыбу в садке, он указывал на ту, что сильнее бьется:
— Подай-ка мне, братец, эту рыбину — в ней жизни больше!
Граф Толстой входил в шуточный «орден пробочников».
«Пробочниками» были Вяземский, Батюшков, Денис Давыдов и Василий Львович Пушкин, дядя А. С. Пушкина. За столом не только лилось вино и сменялись блюда, но и звучали веселые куплеты.
Все искрится — вино и шутки! Глаза горят, светлеет лоб, И зачастую в промежутке За пробкой пробка хлоп да хлоп!Да, этот человек, наводивший ужас на одних, умел быть товарищем и интересным собеседником для других. Как писал о нем Жуковский, «был добрым приятелем для своих друзей». Ценил поэзию, его близкими знакомыми, кроме названных, были поэты Дмитриев, Батюшков, Шаликов, а впоследствии и Пушкин. Князь П. А. Вяземский был особенно с ним близок и набросал такой стихотворный портрет:
Американец и цыган, На свете нравственном загадка, Которого как лихорадка Мятежных склонностей дурман Или страстей кипящих схватка Всегда из края мечет в край, Из рая в ад, из ада в рай…Другую меткую характеристику дал ему Грибоедов в комедии «Горе от ума», в монологе Репетилова:
Ночной разбойник, дуэлист, В Камчатку сослан был, вернулся алеутом, И крепко на руку не чист: Да умный человек не может быть не плутом…Рукопись комедии ходила по Москве в списках, и как-то раз ее показали Толстому. Он посмеялся, но сделал исправления. Вместо «сослан был» написал «черт носил», пояснив: «Сослан никогда не был». Слова «крепко на руку не чист» исправил на «в картишках на руку не чист»: «А то подумают, что табакерки со стола ворую!»
После гибели Грибоедова комедию поставили в театре. На одно из первых представлений пришел и Толстой. Вот Репетилов начал свой монолог, и все зрители напряглись, уставившись на Американца. Когда Репетилов закончил, Толстой встал и, словно отвечая на обвинение, что «не может быть не плутом», обратился к залу: