«Приветствую тебя, храбрый воин».

«Приветствую и я тебя, — сказал я. — Приветствую тебя, о прекраснейшее из созданий! — Тут она мило рассмеялась, глаза ее блеснули, и я понял: понравился. — Что вынудило такую юную особу скитаться в одиночестве в столь поздний час, когда волки, тролли и прочая нечисть разгуливает на свободе? Не изволишь ли воспользоваться моим гостеприимством — гостеприимством Локи, могущественнейшего и мудрейшего из мужей Асгарда? Будь гостьей в моем доме, не пожалеешь, обещаю!»

«Не могу я принять твое приглашение, о храбрейший и красивейший из мужей, — сказала она, и луна сверкнула в ее глазах, похожих на сапфиры, — несмотря на то, что ты такой высокий, и мужественный, и невыносимо привлекательный. Я обещала отцу — королю из далекой страны, что не отдам ни сердца, ни губ своих никому, кроме человека, добывшего одну вещицу».

«И эта вещица…?» — я был готов принести все, что она назовет.

«Мьёллнир, — сказала красавица. — Молот Тора».

Ха! Я не медлил, — велел ей никуда не уходить, и мои летучие башмаки домчали меня до дворца как ветер. Все или спали, или были пьяны до беспамятства. Вот и Тор — дрыхнет в пьяном оцепенении, уронив лицо в лужу подливки на деревянном подносе, а вот и его молот — висит на боку. Только проворные пальцы Локи, коварнейшего и умнейшего Локи, могли стянуть его с ремня, не разбудив хозяина…

При этих словах медведь произвел горлом довольно громкий звук. Одарив его долгим взглядом, лис продолжал:

— Ох и тяжел он был, этот молот. Тяжелее, чем представляется людям. Весил он как небольшая гора. Такое оружие не поднимешь, если ты не Тор. Но не в моем случае, я же, как-никак, гений. Я снял башмаки, умеющие, как уже было сказано выше, ходить по воздуху, и привязал их с двух сторон молота. Потом щелкнул пальцами — и молот последовал за мной.

На сей раз я направился к воротам Асгарда. Отомкнул их и вышел в сопровождении — нет нужды напоминать вам — да, молота.

Красавица ждала. Сидела на валуне и рыдала.

«К чему эти слезы, о сама красота?» — вопрошал я.

Она подняла на меня мокрое лицо.

«Я плачу, потому что едва увидев тебя, прекрасный и благородный господин, поняла, что так сильно не полюблю уж никого другого. Но вот беда — я приговорена отдать мое сердце и всю мою нежность только тому, кто позволит мне коснуться Молота Тора».

Я протянул руку и дотронулся до ее холодной, влажной щеки.

«Осуши слезы, — сказал я. — И узри… Молот Тора!»

Она перестала плакать, потянулась к молоту хрупкими руками и крепко схватила. Я прикидывал, что развлекусь с девушкой и верну оружие во дворец до того, как Тор продерет глаза. Однако стоило поторапливаться.

«А теперь, — говорю, — как насчет поцелуя?»

На какое-то мгновение я подумал, что она снова рыдает, пока не понял — нет, смеется. Но это был вовсе не милый, переливчатый девичий смех. Это был низкий, громоподобный звук, с каким снежная лавина обрушивается в горное ущелье.

Красавица сдернула с молота мои башмаки и швырнула на землю. Она держала его, как перышко. Меня будто ледяной волной окатило, и я понял, что смотрю на нее снизу вверх, и что она — никакая уже не она.

Она стала мужчиной. Вернее, не мужчиной, а великаном. Он был огромен, как гора, с бороды свисали сосульки. Он сказал:

«Столько ждали — а нужно-то было всего ничего: один пьяный влюбчивый олух — и Асгард наш. — Ледяной великан поглядел на меня сверху. — А тебе, — сказал он рокочущим, страшно довольным голосом, — тебе пора бы сменить обличье».

Чую вдруг — спину мне как-то гнет. И хвост вытягивается из основания позвоночника. Руки скрючились до лап с когтями. Мне не впервой перевоплощаться в животное — уже доводилось бывать лошадью, ну, вы в курсе, — но против воли со мной такое проделывали первый раз, и должен вам доложить, ощущеньице не из приятных. Более чем.

— С нами было еще того хуже, — сказал медведь. — Ты спокойно засыпаешь, тебе, как обычно, снятся громы и молнии, а открываешь глаза уже в медвежьей шкуре. А нашего Всеотца превратили в орла.

— Гневаюсь! — рявкнул скрипучим голосом Орел, напугав Одда.

— Великан еще немного посмеялся над нами, размахивая моим молотом, а потом заставил Хеймдалля [5] открыть радужный мост и сослать нас сюда, в Мидгард. Больше мне нечего рассказать.

В маленькой хижине стало тихо. Только сосновое полено в печке потрескивало и плевалось.

— Что ж, — сказал Одд, — боги вы или не боги, но если зима не кончится, я не смогу вас кормить. Я и себя-то вряд ли прокормлю.