Мы и про казанки забыли, и про игры. Втроём убегали на гору Атач, в мелкорослый вишенник, и там, укрывшись в тени, читали «Капитанскую дочку».

Возвращались мы поздно и каждый из нас шёл наполненный чем-то живительным, которое не хотелось расплеснуть…

А бабушка, между делом, рассказала мне сказку. Голос её был певуч и ласков, слово к слову она словно драгоценные бусинки низала.

— «У семи озёр, на семи горах чёрный ворон-ведун гнездо себе свил. Прилетел к тем семи горам орёл-сокол, притомился славный сокол, не стало прежней силы в могучих крыльях. Спросил сокол-орёл чёрного ворона:

— Скажи, птица-ворон, почему ты три по сту лет живёшь, а я три по десять, да и то притомился?

Отвечает ворон-ведун:

— Оттого, орёл-сокол, я три по сту лет живу, что не летаю я над горами высокими, не пускаюсь стрелой за добычею, не ищу я кровушки свежей, а питаюсь одной мертвечиной..

Захотел сокол три по сту лет прожить, полетел он с вороном-ведуном в долину, где мертвяк лежал. Стал ворон-ведун мертвяка клевать, а сокол-орёл клюнул раз и нехорошо ему стало.

Говорит сокол-орёл:

— Не хочу я три по сту лет жить и дохлятиной питаться. Не бывать ворону орлом-соколом. Не сменять соколу кровь горячую на дохлятину…»

— Бабушка! — вскричал я, — Да такая похожая сказка у Александра Сергеевича Пушкина записана в книге!

— Может и есть, записана она у господина Пушкина, только моя особая, от народа дошла ко мне, от пращуров казачьих. Ровно камушек самоцвет.

Дедко Назар был казак старинного закала: несмотря на преклонный возраст, — кряжист, широк в плечах и очень вынослив. В походе и в блужданиях по степи его не брали ни зной, ни стужа, ни голод, ни дальние дороги. В самый лютый мороз, в буран он садился на коня и в одном полушубке отправлялся в степь. Летом ни овод, ни комар, ничто не остановит его.

— Ко всему притерпелся, — бодрился он, — с малолетства к худому да к тяготам привык, только коня и жаль, конь бессловесная животина и коли без корма стоит не пожалуется, а человеку ничего не станется!

Кони были страстью дедушки, особенно быстрые степные «киркизы» и «арабы». Любого непокорливого коня старик выезжал в две-три недели. Бывало подойдёт, погладит дикого степняка, да и вскочит бесом ему на спину. И сколько ни бейся конь, сколько ни носись по степи, не сбросить ему деда, под конец угомонится и присмиреет.

Второй страстью деда была охота. Старый казак всегда неутомимо преследовал зверя. У него хранилась старинная винтовка на рожках и только он один и умел из неё метко стрелять. Бил он всегда пулькой: и кабанов, и сайгаков, и лебедей, и уток. Пуще всего его прельщала охота на сайгаков. Это самая трудная и утомительная охота, которая требует не только умения метко стрелять, но и большой физической силы, стойкости, упрямства. Всего этого у деда хватало!

В один из летних дней старик порадовал меня.

— Погоди, завтра на охоту возьму! — оказал он мне, дружелюбно похлопывая по плечу.

— Да куда ты казаченка потащишь, когда такая жарища стоит! — отговаривала бабушка.

Старик не сдался.

— В жарищу-то в самый раз на сайгаков охотиться! — сказал он.

Дедушка был безусловно прав. Ранней весной, когда только что стает снег, в ложбинках, калюжинах, ручейках и речках всегда есть где зверю напиться. Но вот наступают летние жаркие дни, вода испаряется быстро, пересыхают ручейки и речёнки, и тогда сайгаки стремятся к Уралу. Тёмною ночью они добираются до воды и утоляют жажду, а день проводят в степи, не подпуская к себе охотников. Заправская охота за ними и бывает в самый зной, когда кругом ничто не шелохнётся, не дохнет, а солнце как огнём палит и готово испепелить охотника. Вот в такую пору и попробуй, покажи свою удаль, проворство, выносливость и охотничью сметку! Дедушка знал, когда и где сайгаки подходят на водопой к Уралу и решил показать свою казацкую удаль.

Я вспомнил рассказы многих бывалых охотников о сайгаках и меня уже с вечера подмывало нетерпение. Только издали мне довелось видеть этого грациозного зверя, да освежёванного в казацких куренях. Совсем иное дело было, когда зверь гулял на воле. Много легендарного рассказывали про изящную и быструю, как ветер, степную антилопу. Она мчит, как птица! Прыжки её так легки и свободны, что никакой охотничий пёс не догонит её; на самом лучшем скакуне не настигнуть эту дикую козу. Раз бухарские караванщики повстречали стадо сайгаков и решили поохотиться за ними. На добрых скакунах они окружили табунок животных и погнали на караван. Сайгаки быстро домчались до обоза и без всяких усилий, как ласточки, промчались через навьюченных верблюдов и тотчас исчезли вдали. Станичники Магнитной рассказывали баснословный случай. Однажды казаки на свежих конях гнались за суягной самкой. Она убежала от них за версту — две, на виду у казаков остановилась и выкинула сайгачёнка. Пока станичники подомчались к ней, коза успела облизать рождённого детёныша и тот, вскочив, побежал за матерью. Минута, — и оба они расстаяли в степном мареве.

Ещё затемно мы с дедом отправились в степь. Всё тонуло в полумраке, ноги и шаровары стали мокрыми от росы. Мы шли без тропок, по крепкой степной целине. Я еле поспевал за старым казаком.

— Оно бы конными нам на охоту, да вот вышел грех какой! — недовольно ворчал он: — ну, да ты, Иванушко, понатужься, покажи, что ты как никак есть заправский казак!

Изо всех сил налегал я. Итти было хорошо, прохладно и кругом стояла глубокая предрассветная тишина. Дедко, между тем, продолжал поучать меня.