Таковы были взгляды Стокмара на качества, необходимые для должного исполнения роли, которую уготовила Альберту его семья; и в ходе путешествия по Италии он надеялся оценить, насколько принц ими обладает. Что же касается самого Альберта, барон, которого до этого он видел лишь изредка, произвел на него сильнейшее впечатление. К тому же впервые в жизни он познакомился с молодым англичанином, лейтенантом Френсисом Сеймуром, назначенным ему в сопровождающие, которого он нашел sehr liebens wurdig [18] , и с кем разделил теплую дружбу. Галереи и пейзажи Флоренции его очаровали, а вот Рим произвел меньшее впечатление. «Многие прекрасные места, — сказал он, — вполне можно принять за типичный немецкий городок». В беседе с папой римским Григорием XVI он не преминул блеснуть эрудицией. Когда папа заметил, что греки унаследовали свое искусство от этрусков, Альберт ответил, что, по его мнению, они позаимствовали его от египтян; Его Святейшество вежливо согласился. Где бы Альберт ни оказался, он постоянно стремился расширить свои познания, и на балу во Флоренции его заметили увлеченно беседующим с ученым синьором Каппони и не обращающим ни малейшего внимания на дам. «Voila un prince dont nous pouvons etre fiers, — сказал стоящий неподалеку великий герцог Тосканский, — la belle danseuse l’attend, le savant l’occupe» [19] .

По возвращении в Германию преподнесенные королю Леопольду наблюдения Стокмара были все еще критическими. Альберт, сказал он, несомненно, умен, добр и дружелюбен; он полон благих намерений и благородной решимости, и здравость его суждений по многим вопросам удивительна для его возраста. Однако ему противна напряженная работа; он слишком склонен себя щадить, и поэтому самые лучшие его намерения часто не приносят плодов. Особенно печально то, что он не проявляет ни малейшего интереса к политике и никогда не читает газет. Да и манеры его все еще оставляют желать лучшего. «У мужчин, — сказал барон, — он всегда будет пользоваться большим успехом, чем у женщин, в обществе которых проявляет слишком мало рвения и ведет себя слишком равнодушно и отчужденно». И еще одну особенность подметил острый взгляд старого лекаря: принц был не слишком крепко сложен. Тем не менее, он вполне подходил для планируемого брака. Однако оставалось еще одно очень серьезное препятствие — Виктория явно не собиралась давать своего согласия. Так что когда Альберт прибыл в Англию, он уже готов был полностью отказаться от своих намерений. Ничто не заставит его ждать в неизвестности, признался он другу; он порвет все раз и навсегда. Однако прием, оказанный ему в Виндзоре, показал ситуацию в новом свете. Колесо фортуны внезапно повернулось, и в объятиях Виктории он нашел окончательное подтверждение своей неизбежной участи.

Он не был в нее влюблен. В ответ на безграничную преданность молодой кузины он, естественно, испытывал чувства нежности и благодарности, но всепоглощающая ответная страсть его миновала. Хотя Виктория ему очень нравилась, в сложившемся необычном положении его больше интересовали собственные ощущения. Ослепленный и восторженный, он скакал верхом, танцевал, пел и смеялся среди виндзорской роскоши, испытывая новое для себя ощущение — пробуждающееся в груди честолюбие. Его положение будет воистину высоким, завидным! И тут промелькнула иная мысль. Религиозные догмы, увещевания Стокмара, его собственные глубокие убеждения — все говорило об одном: он здесь не ради собственного удовольствия, а совсем по иной причине — чтобы делать добро. Он должен быть «мужественным, благородным и вести себя, как подобает принцу», должен «жить и, если понадобится, пожертвовать собой во благо своей новой страны»; «посвятить власть и усилия великому делу — обеспечению богатства и процветания своего народа». Одна серьезная мысль породила другую. Роскошь и суета английского двора, конечно, приятны, но, в конце концов, сердце его принадлежит Кобургу. «В то время как я неустанно буду направлять всю свою энергию и усилия на благо страны, которая в будущем станет моею и в которой мне дано занимать столь высокое положение, — писал он своей бабушке, — я никогда не перестану ein treuer Deutscher, Coburger, Gothaner zu sein» [20] . И теперь он должен расстаться с Кобургом навсегда! Посерьезневший и опечаленный, он ищет утешения в компании брата Эрнеста. Юноши уединились и, усевшись за рояль, скрылись от настоящего и будущего в сладком мире музыки Гайдна.

Потом они вернулись в Германию; и пока Альберт в последний раз наслаждался несколькими прощальными месяцами счастья в родном доме, Виктория в последний раз возвратилась к старой жизни в Лондоне и Виндзоре. Ежедневно она переписывалась с будущим мужем на странной смеси английского с немецким, а дворцовая жизнь тем временем вернулась в накатанную колею. Повседневные дела и развлечения не терпели перерывов; Лорд М. снова был рядом; и Тори были, как всегда, невыносимы. Пожалуй, даже более невыносимы, чем обычно. Ибо теперь, в эти последние моменты, кровная вражда вспыхнула с удвоенной яростью. Пылкая правительница с разочарованием обнаружила, что быть официальным противником одной из сильнейших партий страны не так уж приятно. Дважды Тори вынудили ее поступить против ее желания. Она собралась увековечить высокий статус своего мужа статуей, но оппозиция этому помешала. Она планировала назначить мужу ежегодное государственное содержание в 50000 фунтов стерлингов, и опять-таки из-за Тори ему назначили лишь 30000. Куда уж хуже! Когда вопрос обсуждался в парламенте, было заявлено, что большая часть населения бедствует, и что 30000 фунтов равны ежегодному доходу Кобурга; однако ее дяде Леопольду назначено 50000 фунтов, и было бы просто чудовищным дать Альберту меньше. Сэр Роберт Пил — чего и следовало ожидать — имел наглость произнести речь и проголосовать за снижение суммы. Королева очень рассердилась и в качестве мести решила не приглашать на церемонию бракосочетания ни одного тори. Она сделает исключение лишь для старого лорда Ливерпуля, но даже герцога Веллингтонского и то не позовет. Когда ей сообщили, что отсутствие герцога на церемонии равносильно национальному скандалу, она рассердилась еще больше. «Что! Этот старый бунтарь! Я не желаю его видеть», — якобы сказала она, по свидетельству некоторых очевидцев. Позже она была вынуждена послать ему приглашение, но при этом даже не попыталась скрыть горечи своих чувств, так что герцог прекрасно знал о всей подоплеке дела.

Однако гнев королевы вызывали не только Тори. По мере приближения свадьбы она становилась все резче и деспотичнее. Королева Аделаида ее раздражала. Король Леопольд тоже проявлял в письмах «невежливость». «Дорогой дядя, — сказала она Альберту, — уверовал, что должен распоряжаться всем на свете. Однако, — резко добавила, — в этом нет необходимости». Даже сам Альберт был не безупречен. Увлекшись кобургскими делами, он не придавал особого значения происходящему в Англии. А в это время возникли проблемы с формированием его двора. Ему высказали мнение, что не следует окружать себя ужасными вигами. Возможно, это и справедливо, но он не понимал, что единственной альтернативой ужасным вигам были не менее ужасные тори; к тому же, было бы совершенно противоестественным, если бы его джентльмены начали голосовать против джентльменов королевы. Он пожелал назначить себе личного секретаря. Но как не ошибиться в выборе? Никто, безусловно, не мог дать лучшего совета, чем Лорд М., а Лорд М. предложил ему своего собственного личного секретаря — Джорджа Ансона, убежденного вига. Альберт пытался возразить, но безуспешно; Виктория просто объявила о назначении Ансона и дала указания Лейзен написать принцу и ознакомить его с деталями.

В следующий раз он озабочено написал о необходимости соблюдения придворными моральной чистоты. Ученица Лорда М. сочла Альберта слишком уж строгим и в краткой англо-немецкой записке изложила свое собственное мнение. «Мне очень нравится леди А., — написала она, — только она бывает немного зла и слишком резка с окружающими, что, конечно, неправильно; я думаю, мы должны терпимее относиться к другим, хотя, конечно, если нас не наставлять на путь истинный, мы вообще можем зайти невесть куда. В этом я никогда не сомневалась. Безусловно, это всегда правильно, указать человеку его ошибки, если он их не замечает; но излишняя резкость слишком опасна».

В другом вопросе она была настойчива. Со времени того случая с леди Флорой Хастингс, судьба отвернулась от сэра Джеймса Кларка. Его некогда процветающая практика резко уменьшилась; никто больше к нему не обращался. Одна лишь королева хранила верность. Она покажет миру, сколь мало беспокоит ее общественное мнение. И она пожелала, чтобы Альберт взял «бедного Кларка» своим личным врачом. Он последовал этому совету, но время показало, что выбор был не слишком удачен.

День свадьбы был назначен, и пришла пора Альберту оторваться от семьи и сцен своего детства. С тяжелым сердцем прощался он с любимыми местами — лесами и долинами, где провел столько приятнейших часов, охотясь и собирая гербарии. В глубокой печали сидел он на прощальном банкете во дворце и слушал музыку, исполняемую государственным оркестром. Настал час прощанья. Улицы были полны народа. На короткие мгновения его взгляд порадовался бушующему морю родных немецких лиц, а слух — дружному рокоту гортанных голосов. Он остановился, чтобы сказать последнее прости своей бабушке. Это был трогательный момент. «Альберт! Альберт!» — воскликнула она, когда карета снова тронулась, и без чувств рухнула на руки сопровождающих ее слуг. В Кале его ожидал пароход, и в окружении отца и братьев он, подавленный, ступил на борт. Вскоре поводов для грусти стало еще больше. Плаванье оказалось крайне суровым; герцог быстро спустился вниз, а оба принца, по свидетельству очевидцев, лежали по обе стороны лестницы «в почти что беспомощном состоянии». В Дувре на пирсе собралась громадная толпа, и «принцу Альберту, продолжающему страдать до последнего момента, потребовались невероятные усилия, чтобы поклониться собравшимся». Чувство долга восторжествовало. Это было странное предзнаменование: настроение, с которым он ступил на английскую землю, сопутствовало всей его будущей жизни в Англии.

А между тем Виктория, все более волнуясь, пала жертвой собственного темперамента и нервозности. Ее все больше лихорадило, и наконец сэр Джеймс Кларк нашел у нее корь. Но и на этот раз диагноз сэра Джеймса оказался неверным. Вовсе не корь атаковала ее, а совсем иной недуг; ее свалили озабоченность, сожаление и сомнения. Два года она была сама себе хозяйкой — два счастливейших года своей жизни. И теперь всему приходит конец! Она попадет под чужое влияние — ей придется пообещать быть хорошей и послушной… тому, кто, быть может, начнет ей мешать, перечить — о, как это будет ужасно! И зачем только она решилась на этот опасный эксперимент? Разве ей не хватало Лорда М.? Конечно, она любит Альберта, но и власть она любит тоже. По крайней мере, одно совершенно ясно: пусть она и станет женой Альберта, но всегда будет оставаться королевой Англии. Он появился снова, в шикарном мундире, и ее сомнения растаяли, как утренний туман. 10 февраля 1840 года состоялась свадьба. Молодожены отправились в Виндзор и, разумеется, далеко не в одиночестве. Их сопровождала свита и две особые персоны — барон Стокмар и баронесса Лейзен.