Таковым было мнение мистера Гладстона, но большинство нации его ни в коей мерё не разделяло, и на всеобщих выборах 1886 года избиратели решительно показали, что политика Виктории полностью их устраивает; отбросив во тьму приверженцев самоуправления — этой мерзкой политики уединения, они привели к власти лорда Солсбери. Виктория была очень довольна. Необычная волна надежды охватила ее, с удивительной силой подняв ее жизненный дух. Ее привычки внезапно переменились; забросив уединение, лишь изредка прерываемое уговорами Дизраэли, она энергично бросилась в водоворот общественной активности. Она появлялась в гостиных, на концертах и парадах; она закладывала камни на строительствах; она прибыла в Ливерпуль на открытие международной выставки и под проливным дождем ехала по улицам в открытом экипаже среди бешено аплодирующей толпы. Обрадованная повсеместно оказываемому ей теплому приему, она с большей теплотой начала относиться к работе. Она посетила Эдинбург, где ливерпульская овация повторилась даже с большим размахом. В Лондоне она открыла Колониальную и Индийскую выставки, в Южном Кенсингтоне. Состоявшаяся по этому случаю церемония была особенно торжественной; звуки труб возвестили о прибытии Ее Величества; затем последовал национальный гимн; и королева, восседая на величественном троне из кованого золота, лично ответила на представленный адрес. Затем она поднялась и, выйдя на платформу с царскими воротами, поприветствовала восторженную толпу несколькими грациозными реверансами.

Следующий год был пятидесятым годом ее правления, и в июне замечательный юбилей отпраздновали с торжественной помпезностью. Виктория, окруженная высочайшими сановниками, в сопровождении сверкающего созвездия королей и принцев проследовала через бушующую энтузиазмом столицу, чтобы возблагодарить Бога в соборе Вестминстерского аббатства. В эти торжественные часы окончательно развеялись последние следы былой неприязни и былых разногласий. Королеву единодушно приветствовали как мать своего народа и как живой символ его имперского величия, и она откликнулась на это двойное выражение чувств со всей силой своей души. Она знала, она чувствовала, что и Англия, и английский народ безраздельно принадлежат ей. Ликование, любовь, благодарность, чувство глубокой признательности, бесконечная гордость — таковы были ее эмоции; но было и еще нечто, придающее ее чувствам особую глубину и окраску. Наконец-то после столь долгого перерыва к ней вернулось счастье — пусть лишь отрывочное и наполненное грустью, но тем не менее настоящее и несомненное. Непривычные чувства наполнили и согрели ее сознание. Когда после долгой церемонии королева вернулась в Букингемский дворец и ее спросили, как она себя чувствует, ответом было: «Я очень устала, но очень счастлива».

И вот после всех дневных хлопот настал долгий вечер — мягкий, спокойный и подсвеченный золотыми лучами славы. Ибо последний период жизни Виктории проходил в беспримерной атмосфере успеха и обожания. Ее триумф был результатом, вершиной более великой победы — необыкновенного процветания нации. Едва ли в анналах английской истории можно отыскать параллели непрерывному великолепию тех десяти лет, прошедших между двумя юбилеями Виктории. Мудрое правление лорда Солсбери принесло не только богатство и мощь, но и безопасность; и страна со спокойной уверенностью вкушала радости стабильного великолепия. И вполне естественно, Виктория тоже успокоилась. Она ведь тоже была частью обстановки — и весьма существенной частью — величественным, неподвижным буфетом в громадном салоне государства. Без нее пышный банкет 1890 года утратил бы все свое великолепие — удобный порядок незамысловатых, но питательных блюд, с полузаметным романтическим ореолом на заднем плане.

Ее собственное существование все больше приходило в гармонию с окружающим миром. Постепенно и незаметно Альберт отступил. Не то чтобы его забыли — это невозможно, — просто пустота, образовавшаяся после его ухода, стала менее мучительной и даже, в конце концов, менее заметной. Наконец-то Виктория оказалась способной пожалеть о плохой погоде без того, чтобы не подумать тут же, что ее «дорогой Альберт всегда говорил, что мы не можем ее изменить, так что пусть будет, как есть»; она даже могла порадоваться вкусному завтраку, не вспоминая, как «дорогой Альберт» любил яйца с маслом. И по мере того, как эта фигура постепенно растворялась, ее место неизбежно занимала сама Виктория. Ее существо, столько лет вращавшееся вокруг внешнего объекта, теперь сменило орбиту и нашло центр в самом себе. Так и должно было случиться: ее домашнее положение, груз общественной работы, ее непреодолимое чувство долга делали все остальное невозможным. Эгоизм заявил свои права. С возрастом уважение окружающих лишь возрастало, и сила ее характера, выплеснувшаяся наконец сполна, подчинила все вокруг сознательным усилием властной воли.

Мало-помалу было замечено, что внешние признаки посмертного влияния Альберта становятся все слабее. Траур при Дворе стал менее строгим. И когда королева проезжала по парку в открытой карете с шотландцами на запятках, служанки горячо обсуждали постепенно растущее пятно фиолетового вельвета на ее шляпке.

Но именно в семье влияние Виктории достигло апогея. Все ее дети вступили в брак; количество потомков стремительно возрастало; уже было много свадеб в третьем поколении; и к моменту смерти у нее было не менее тридцати семи правнуков. Фотография того периода показывает королевскую семью, собравшуюся в одном из громадных залов Виндзора, — изрядную компанию более пятидесяти человек с восседающей в центре царственной особой. Всеми ими она правила с мощным размахом. Мелкие заботы самых молодых членов семьи вызывали у нее страстный интерес; но и к старшим она относилась, как к детям. И особенно принц Уэльский испытывал перед матерью благоговейный страх. Она упорно не допускала его к делам правительства; и он находил себе другие занятия. Нельзя отрицать, что за ее глазами он вел себя повелительно; но в ее грозном присутствии все его мужество мгновенно испарялось. Как-то в Осборне, когда ему случилось, не по своей вине, опоздать к обеду, его видели стоящим за колонной и утирающим пот со лба, пока он пытался взять себя в руки и подойти к королеве. Когда же наконец он решился, она строго кивнула, после чего он тут же скрылся за другой колонной и оставался там до окончания вечера. Во время этого инцидента принцу Уэльскому было уже за пятьдесят.

Неизбежно домашняя активность королевы время от времени вторгалась в область высокой дипломатии; и особенно это касалось случаев, связанных с интересами ее старшей дочери, кронпринцессы Пруссии. Кронпринц придерживался либеральных взглядов; на него сильное влияние оказывала жена; и оба они не нравились Бисмарку, который в оскорбительном тоне заявил, что англичанка и ее мать представляют угрозу для Прусского государства. Вражда разгорелась еще сильнее, когда после смерти старого императора (1888) кронпринц унаследовал трон. Семейные разбирательства привели к серьезному кризису. Одна из дочерей новой императрицы оказалась помолвленной с принцем Александром Баттенбергским, недавно низвергнутым с болгарского трона в результате заговора офицеров. Виктория, как и императрица, весьма одобрила это обручение. Из двух братьев принца Александра старший был женат на другой ее внучке, а младший был мужем ее дочери, принцессы Беатрис; она привязалась к симпатичному юноше и была довольна, что третий брат — самый симпатичный из всех — тоже станет членом ее семьи. К несчастью, однако, Бисмарк этому воспротивился. Он опасался, что этот брак нарушит дружбу Германии с Россией, столь важную для его внешней политики, и объявил, что помолвка не состоится. Последовала жестокая борьба между императрицей и канцлером. Виктория, яро ненавидевшая врага своей дочери, прибыла в Шарлоттенбург, готовая включиться в битву. Бисмарк, не отрываясь от трубки и пива, высказал свои опасения. Королева Англии, сказал он, преследует явно политические цели — она желает поссорить Германию с Россией, — и весьма вероятно, это ей удастся. «В семейных делах, — добавил он, — она не терпит возражений»; она может «привезти в дорожной сумке пастора, а в чемодане — жениха, и устроить венчание прямо на месте». Но человеку из крови и железа не так-то легко было помешать, и он испросил личной встречи с королевой. Подробности их разговора неизвестны; ясно лишь, что Виктория была вынуждена признать силу сопротивления этого жуткого персонажа и пообещала употребить все свое влияние для предотвращения свадьбы. Помолвка была разорвана; и в следующем году принц Александр Баттенбергский соединился семейными узами с фрейлейн Лойсингер, актрисой придворного театра Дармштадта.

Но такие болезненные инциденты случались редко. Виктория сильно постарела; не было Альберта, чтобы ее направить, и Биконсфилда, чтобы зажечь, и она уже склонялась к тому, дабы переложить опасные вопросы дипломатии на плечи лорда Солсбери и сконцентрировать энергию на более близких и подвластных ей предметах. Ее дом, ее двор, монумент в Балморале, скотина в Виндзоре, планирование встреч, наблюдение за многочисленными повседневными делами — теперь это стало для нее еще важнее, чем раньше. Ее жизнь шла по точному расписанию. Каждая минута дня была заранее спланирована; последовательность встреч — твердо установлена; даты поездок — в Осборн, в Балморал, на юг Франции, в Виндзор, в Лондон — практически не менялись из года в год. Она требовала от окружающих предельной точности и мгновенно замечала малейшие отклонения от установленных правил. Такова была неодолимая сила ее личности, что не подчиниться ее желаниям было просто невозможно; но все же иногда кто-то оказывался непунктуальным; это считалось одним из самых тяжких грехов. И тогда ее неудовольствие — ее страшное неудовольствие — вырывалось наружу. В такие моменты уже казалось неудивительным, что она была дочерью приверженца железной дисциплины.

Но эти бури, хоть и страшные, пока они длились, быстро успокаивались и случались все реже и реже. С возвращением счастья от состарившейся королевы исходила мягкая доброта. Ее улыбка, некогда редкая гостья на этих печальных чертах, теперь озаряла их с легкой готовностью; голубые глаза сияли; все ее лицо, внезапно сбросив с себя маску непроницаемости, посветлело, смягчилось и излучало на окружающих незабываемое обаяние. В последние годы дружелюбие Виктории приобрело особое очарование, которого не было в нем даже во времена юности. Всех, кто ни подходил к ней, — или почти всех — она странным образом околдовывала. Внуки ее обожали; фрейлины ухаживали за ней с благоговейной любовью. Честь служить ей затмевала тысячи неудобств — монотонность придворной жизни, утомительные дежурства, необходимость нечеловеческого внимания к мельчайшим деталям. Но исполняя замечательные обязанности, люди забывали о том, что ноги их болят от бесконечных коридоров Виндзора или что руки окоченели от балморальской стужи.