— А то куда же? Больше некуда, как к нам, — с достоинством выпрямляясь, возразила Акулина.

— Совсем еще молоденький! — вздохнула первая.

— Двадцать второй год ему, — заметила вторая.

— Робеет, поди чай, сердечный!

— Как не робеть!

Старушки прошли прямо к тому углу, где стоял Бутягин со своим протеже.

— Здравствуйте, Петр Назарович!

— Мое почтение, Акулина Осиповна. Как поживаете, Пелагея Васильевна?

— Все ли у вас благополучно? Супруга ваша, детки?

— Благодарим покорно, все слава Богу.

Говорилось это одним языком, но во взглядах, которыми они обменивались, выражалось совсем другое.

«Привели? Неужто он? Подкидыш из воспитательного дома? Марфы Митревны сынок?» — спрашивали глазами старухи.

«Он самый! Взгляните только на него и увидите, что сомнения быть не может», — отвечал им улыбкой и кивками Бутягин.

Старухи уставились пристальным взглядом на юношу, и радостное умиление проясняло их лица — они признавали в нем отца. Вылитый Александр Васильевич, когда он был молодым!

И на губах Бутягина торжествующая усмешка расплывалась все шире и шире.

Акулина первая опомнилась.

— Здравствуйте, сударь, — вымолвила она, отвешивая поклон незнакомцу.

— Что же вы не присядете? — приветливо заметила в свою очередь няня Паня.

Юноша, ответив на поклоны, стоял с опущенной головой.

— Ничего-с, мы постоим-с, — весело ухмыляясь, ответил за него Бутягин.

Наступило молчание. Старухи без церемонии продолжали рассматривать пришельца, обмениваясь кивками и подмигивая друг другу. Чем больше смотрели они, тем больше дивились его поразительному сходству с молодым красавцем, которого они каждый день видели в доме воротыновском двадцать лет тому назад и которого барин их звал братцем, а старые господа, теперь уже покойники, — племянником.

— Надо барыне доложить, — шепнула няня Паня подруге.

— Доложим, — согласилась эта последняя.

— Не разболтали бы раньше девки, — озабоченно оглядываясь на двери с толпившимся в них народом, заметила няня Паня.

На это Акулина ответила, что барыня еще почивает.

Оторваться от созерцания юноши она была не в силах. Прошлое такой жгучей волной всплывало ей на память, что настоящее утопало в нем. Она видела себя в старом воротыновском доме, среди людей, наполнявших его тогда, когда она сама молодой девкой шмыгала босиком по длинным коридорам и комнатам с узкими окнами и пестрыми изразцовыми печами, она видела покойницу старую барыню Марфу Григорьевну с ее штатом: маленькой барышней-сироткой, Митенькой, Варварой Петровной, Федосьей Ивановной, Самсонычем. Воскресала в ее воображении сцена приезда молодого барина с щеголем гувернером. Одеть бы вот этого, что стоит теперь перед нею в чуйке и смазных сапогах, так, как тот был одет, — в голубой бархатный кафтан с серебряным шитьем, в башмаки с пряжками, розовые шелковые чулки и кружевное жабо, напудрить бы ему волосы, еще больше был бы тогда похож на наследника старой барыни. И странное дело: с матерью у него тоже сходство есть. Пожалуй, даже больше, чем с отцом. Оба они, эти дети одной крови, богатый наследник, представитель старинного знатного рода, и безродная сиротка, дочь обесчещенной девушки, сливались в лице этого бледного золотокудрого юноши: черты — отца, выражение — матери.

— Петр Назарович, пожалуйте к барину, — раздался в дверях голос старого камердинера.

— Пожалуйте и вы, сударь, — прибавил он дрогнувшим голосом, обращаясь к спутнику Бутягина.

— Ступайте, сударь, ступайте, не робейте! — напутствовали старухи в один голос юношу, в то время как он следовал за своим покровителем в кабинет.

Между тем Людмила Николаевна сидела в своей уборной перед туалетом и горничная причесывала ей волосы. Внезапно в соседней комнате раздались шаги ее мужа. По одной его походке, торопливой я нервной, она догадалась, что случилось нечто необычайное, и тревожно оглянулась на дверь, в которую он должен был войти.

— Что случилось, мой друг? Почему ты еще не уехал в Сенат? — спросила она, едва только он показался на пороге в вицмундире, с орденом на шее, высоко взбитым хохлом белокурых густых волос и в большом атласном галстуке, подпиравшем гладко выбритые щеки.

— Не пугайся, ничего дурного для нас не случилось. Нам надо переговорить, вышли девушку, — сказал он по-французски, указывая на горничную.

— Ступай, Лиза, я позову, когда надо будет. Да скажи там, чтобы барышни подождали приходить сюда, я сама к ним приду, — приказала Людмила Николаевна горничной и, оставшись с мужем наедине, стала закидывать его вопросами: — Что такое? На тебе лица нет. Что-нибудь с детьми случилось? Я только сейчас проснулась, не успела еще про них спросить.

— Нет, нет, я же тебе говорю, ничего дурного для нас не произошло.

Ратморцев опустился в кресло, стоявшее у туалета, взял руки жены и, нежно пожимая их, видимо, затрудняясь начать свое повествование, повторял ей, чтобы она не беспокоилась.

— Да что такое? Я покойна, скажи скорее.

— У меня был сейчас Бутягин…

— Зачем он опять пришел? Что им от тебя нужно?

— Да все по тому же делу.

— Новое что-нибудь случилось?

— Милуша, ты только не пугайся и не беспокойся: он был у меня не один, а с ним, с этим… сыном Александра, нашим племянником, — сообщил Сергей Владимирович.

Его жена от изумления не в силах была произнести ни слова и смотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Да, моя душенька, — продолжал он, постепенно одушевляясь, — я просто не могу прийти в себя от изумления перед настойчивостью этих людей. Добились-таки своего, разыскали этого несчастного.

— Он похож на отца?

— Поразительно. Я не знал, кого вижу, меня не предупредили, что Бутягин пришел с ним, но, когда он вошел, мне показалось, что предо мною Александр, такой, каким он был шестнадцати лет, когда приехал в Петербург на службу и явился к нам с письмом от нашей общей прабабки Марфы Григорьевны.