Буран не унимался. Нашу коптилочку потушило первым же порывом ветра. Оставалось только лежать и слушать, как ревет на все голоса ветер да поскрипывают в грунте железные колья палаток.

По древним поверьям, в каждом смерче, вздымающемся над пустыней, прячется джинн. Если в центр смерча вонзить нож, на его лезвии появится кровь…

Палатка почти легла под натиском бурана. Рывок. Еще рывок…

А утром раздвинулись брезентовые створки входа и скадрировали кусочек ослепительного, сияющего мира.

Может быть, ожила страничка любимой с детства книги про необитаемые неведомые земли, где столько же чудес, сколько сокровищ, а больше всего — «таинственности».

Это был мир, совсем не похожий на действительность, но для сна чересчур яркий, а для театра слишком фантастический.

Такой бы нарисовал картинку совсем маленький мальчик: небо очень-очень синее, пески очень-очень желтые, крепость совсем розовая. Крепость древняя, оплывшая, со множеством трещин, рытвин. Сквозь бойницы просвечивает тоже небо — узенькой черточкой. Но там оно еще гуще, еще синее.

Вот теперь уже можно вдоволь насмотреться на пустыню. Под ногами что-то вроде торцовой мостовой или каменного плиточного пола. Таким панцирем скованы огромные пространства пустыни. Это такыр — глиняный отвердевший слой, отполированный песчаными бурями и омытый ливнями. Барханы, в одиночку и толпами, теснятся до самого горизонта. На барханах — белые скелетики саксаулов, еще не зазеленевших. Это в них так пронзительно свистел ветер во время бурана.

Непривычна во всем этом зрелище безнадежная, последовательная плоскостность. Какая-то гигантская лепешка, одинаково ровная во все стороны. И еще непривычнее — ошеломляющая светоносность пустыни. Такыры, пески и даже стены древних крепостей, воздух изумительно прозрачный — все здесь светится. А какая она сейчас, тихая, умиротворенная, пустыня: будто никогда и не бывает другой.

Я подхожу к крепости. Сергей Павлович Толстов вместе с начальником раскопа Юрием Александровичем Раппопортом пристально всматриваются в бугристую поверхность крепостной стены.

— Где-то здесь должно быть окно, — Толстов отстегивает от пояса нож и, опустившись на одно колено, осторожно по гружает его в стену. С шорохом покатились сухие комья глины. Из-под ножа, из щели, вытекла блестящая черная капля и, извиваясь, поползла в сторону.

— Первая гадючка в сезоне. Поздравляю, товарищи, с наступлением весны. Вот и бойница, о которой мы вчера говорили, — кстати, почистим.

Заметив меня, Сергей Павлович здоровается и сразу же атакует:

— Обратите внимание, каким строгим геометрическим кругом опоясывает всю крепость внешняя стена, укрепленная девятью башнями! Здесь, за стеной, окружая цитадель, размещались хозяйственные, жилые помещения, вероятно рабов. Вопрос: где въезд в крепость? Пойдите приглядитесь. Может быть, свежим глазом…

Я пошла. Ни великолепной геометрической стены, ни башен, ни планировки внутренних помещений не увидела. Надо мной, до высоты почти пяти метров, тяиулись крутые глинистые склоны холма, затопленного барханами. Поверхность его напоминала морщинистую кожуру гигантского печеного яблока. Ноги вязли в песке, солнце пекло, и бугор городища казался бесконечным. Не пройдя и половины пути, я забралась на плоскую площадку вершины, под останец стрелковой галереи. Стена бросала косой треугольник тени, прорезанной просветами бойниц. Внизу, оттесняя пески, закольцевавшие весь бугор, темнели углубления начатых раскопов. В них, словно намеченные пунктиром, проступали линии стен.

Хрупкими и случайными выглядели наши палаточки среди бесконечных барханов пустыни.

Работать ножом оказалось очень трудно. Подражая Сергею Павловичу, я широким размашистым движением отколупнула огромный кусок глины, затем еще один и еще. «Поддается!» — обрадовалась я и услышала жалобный голос своего помощника — рабочего Амеда:

— Ой, апа! Зачем так скоро стенку ломаем? Лишнюю глину уберем, пахсу «оставлять — будем.

Но пахса — та же глина, только- с примесью мелкорубленой соломы (самана). В завале, который надлежит выбрасывать, — обрушенные куски тех же стен. И все это тысячелетиями перемывали дожди, пропекало солнце. Попробуй разберись!

— А вы зачистите поверхность стены, вот же кирпичики кладки, — советуют мне более опытные сотрудники, — сразу вылезут границы комнаты.

Я скребу поверхность ножом, стирая пальцы в кровь, разметаю щетками и кисточками и раздуваю пыль. Но передо мной совершенно однородная масса, покрытая паутиной трещинок. Может, выдумывают археологи эти неуловимые кирпичики? Но почему же все, кто подходит к моему раскопу, видят их одинаково, не сговариваясь? Да и есть ли в самом деле эти призрачные комнаты для рабов, кладовые и службы, размещенные между цитаделью и крепостной стеной?

Стены у меня никуда не «идут», ничего не образуют. Несколько дней тянется утомительное, бессмысленное ковырянье. И никто на меня внимания не обращает. Или мне так кажется? Несколько замечаний, самых необходимых, сделал начальник раскопа. Почти не задерживаясь, перешагивает через мою «комнату» Сергей Павлович. Впрочем, один раз остановился, заметив, что я орудую ломом.

— Стеночку рубите? Новаторскими методами? Вот один артиллерист предлагал в раскопы динамит закладывать и взрывать. А археологи отказались. И почему отказались — не понимаю! — И отошел к следующему раскопу.