Маршалы и, конечно, сам Наполеон прекрасно понимали, что продвижение на несколько сот шагов не будет иметь никакого значения и битву надо заканчивать, ибо все усилия французской армии потерпели неудачу. Хотя Наполеон достиг тактического успеха — укрепленные пункты на левом фланге и центре были заняты и армия продвинулась на несколько сот шагов, но цели своей он не достиг, русскую армию не уничтожил и на быстрое окончание войны были потеряны надежды, что являлось его стратегическим поражением.

Несмотря на это, в Париж было послано извещение о блестящей победе над русской армией. Этот «победный» наполеоновский бюллетень французский историк Сегюр насмешливо называет «самым лживым».

В добавление к этому бюллетеню Наполеон, как бы оправдываясь перед современниками и будущими историками, так поясняет свои действия ген. Дюма и Дарю: «Удивятся, что я не употребил своих резервов, чтобы приобрести более значительные результаты. Но я должен был их сохранять, чтобы нанести решительный удар в большой битве, которую нам даст неприятель под Москвой».

Конечно, эти слова были пустой бравадой, французская армия, обескровленная потерей в Бородинском бою около 50 тысяч человек, ошеломленная небывалым сопротивлением, страшно утомленная и потерявшая уверенность в победе, не могла уже надеяться на успех, даже бросив в бой свой последний нетронутый резерв — старую императорскую гвардию, к тому же насчитывающую всего только около 18 тысяч человек пехоты и кавалерии.

Когда Наполеон решал с маршалами дальнейшие свои действия, Кутузов писал Барклаю де Толли: «Я из всех движений неприятельских вижу, что он не менее нас ослабел в сие сражение, и потому, завязавши уже дело с ним, решился в сегодняшнюю ночь устроить все войско в порядок, снабдить артиллерию новыми зарядами и завтра возобновить сражение с неприятелем…»

По армии Кутузов отдал краткий приказ: «Завтра атакуем».

Этот приказ вызвал в войсках сильный подъем и уверенность, никто больше не сомневался в том, что сражение не проиграно.

Наступающая темнота заставила прекратить артиллерийскую дуэль, и после 6 часов вечера кровавое Бородинское сражение окончилось.

Много лет спустя Наполеон в своих воспоминаниях признается: «Из пятидесяти сражений, мною данных, в битве под Москвой выказано наиболее доблести и одержан наименьший успех…» «Из всех моих сражений самое ужасное то, что я дал под Москвой. Французы показали себя в нем достойными одержать победу, а русские — называться непобедимыми».

Замолкнувший грохот орудий на Бородинском поле сменился стонами раненых. Французские доктора Роос, Цезарь Ложье и другие в своих воспоминаниях дают жуткую картину Бородинского поля после сражения. «Раненые звали родных, но позади был Гжатск, а не Дрезден, — с горькой иронией пишет французский врач. — Боевой хмель прошел, и раненый вестфалец проклинал Наполеона и его брата вестфальского короля и жалел, что не может им отомстить.

Таких искалеченных вестфальцев, итальянцев, поляков, немцев, португальцев, французов, голландцев, швейцарцев были десятки тысяч. Они плакали, стонали, некоторые бредили, молили о помощи, но их некому было подобрать, некуда положить, и они лежали на холмах и в долинах, их стоны доносились из оврагов, из-под груды мертвых тел. Близилась ночь, полил дождь, дул резкий осенний ветер. Становилось холодно, темно. Раненые умирали».

Те же доктора писали о том, как вели себя в то же время раненые русские: «Они почти не стонали, не жаловались, некоторые отказывались говорить с врачами, некоторые сами крепко перевязывали перебитые ноги ветками деревьев и медленно ползли на свою сторону».

«Никакое бедствие, никакое проигранное сражение, — пишет Ложье, — несравнимо по ужасам с Бородинским полем, на котором мы — победители. Все потрясены, подавлены. Армия неподвижна. Раненым не хватает места, кругом трупы людей, коней, лужи крови, брошенное оружие, разрушенные и сгоревшие дома, земля изрытая ядрами. На батареях смерть уложила всех людей и коней, русские канониры, изрубленные кирасирами, лежали у своих орудий, целые ряды пехоты полегли, как скошенные. Генералы, офицеры, солдаты молча бродят подавленные, изумленные…»

«Безмолвные бивуаки, — пишет Сегюр, — ни пения, ни говора; даже вокруг императора не слышно обычной лести. Суровая тишина. Солдаты поражены количеством убитых и ничтожным количеством пленных, а ведь только ими определяется успех. Убитые говорят о храбрости противника, а не о победе над ним. Если он отошел в таком блестящем порядке, что значит для нас приобретение какого-то поля битвы. Контуженный русский встает и идет к своим, и никто его не останавливает…»

«К ночи подсчитали пленных и трофеи и доложили Наполеону, что взято в плен 700 русских, в большинстве раненых, и 30 орудий. Наполеон не поверил, приказал пересчитать вновь, но это не помогло — из 120 тысяч русской армии в плен взято всего 700».