Если Отец Небесный привлек нас к Сыну Своему Единородному и Собезначальному, показав нам хотя бы в меру нашей тесной восприимчивости абиссальную мудрость Слова-Логоса Своего и неприступную высоту Любви Его, то мы увидим, что в Боге нет трагедии. Сия последняя наличествует только в судьбах людей, идеал которых не перешел земных границ. Христос — вовсе не трагический тип. Его всекосмическим страданиям также чужд сей элемент. Любовь Христа во все времена Его пребывания с нами на земле была многострадальною: О, род неверный и развращенный… доколе буду с вами? доколе буду терпеть вас? (Мф. 17:17). О Лазаре и его сестрах Он плакал (см.: Ин. 11:35); скорбел Он о жестокосердии иудеев, избивающих пророков (см.: Мф. 23:30 и далее); в Гефсимании душа Его «скорбела даже до смерти», и пот Его был, как капли крови, падающие на землю (Мф. 26:38; Лк. 22:44). Он жил трагедию всего человечества, но не в Нем Самом пребывала она. Это ясно из Его слов, которые сказал Он Своим ученикам за, быть может, короткий час до Гефсиманской мироискупительной молитвы: Мир Мой даю вам (Ин. 14:27). И еще: Я не один, потому что Отец со Мною. Сие сказал Я вам, чтобы вы имели во Мне мир. В мире скорбны будете, но мужайтесь: Я победил мир (Ин. 16:32–33). И опять за несколько недель до Голгофы: Иисус начал открывать ученикам Своим, что Ему должно идти в Иерусалим, и много пострадать… и быть убиту, и в третий день ВОСКРЕСНУТЬ (Мф. 16:21). И снова: Не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших (Лк. 23:28). Не в Нем трагизм, а в нас.

Подобно сему и христианин, получивший дар любви Христовой, при всем сознании еще не достигнутой полноты, избегает трагизма всепоглощающей смерти; в болезненном сострадании и плаче в молитве за мир он не становится жертвой безысходного отчаяния безвозвратной гибели. Более ясным бывает видение — когда молитва каким бы то ни было образом войдет в вековой поток Гефсиманской молитвы Христа: когда разорваны узкие грани индивидуума, когда пробита стена времени, когда человеку дается опыт состояния «аз есмь». Ощущая в себе животворящее дыхание Духа Святого, в нем молящегося этой молитвою, он предчувствует конечную победу Света. Любовь Христова даже в своем наивысшем напряжении сострадания, что составляет сущность «ада любви», в силу присущей ей вечности, пребывает бесстрастною. Она, любовь, неложно и неумаленно живет трагедию человечества, ибо ей свойственно соучаствовать в страданиях всей твари и прежде всего Человека. Не знаю, как приступить к описанию не воображаемого, но действительного духовного опыта, который может показаться противоречивым для формальной логики. Благодать чрезвычайно богата в своих проявлениях. Возьмем для примера один из наиболее показательных случаев.

Во Христе мы получили откровение о непреходящей ценности человека. Мы любим его, как свою собственную жизнь. Моментами дается созерцать бесценную красоту сего образа Всевышнего Бога. Наблюдая сие драгоценное существо в его падении, естественно сокрушается сердце и ищет путей спасти возлюбленных, поскольку Господь излил на нас благодать знать Его путь. Слово церковной проповеди слишком часто падает или при дороге, или в терние, или на каменистые места, и душа обращается в молитве к Тому, Кто создал человека. Убеждаемся, что и Бог не хочет нарушить свободу самоопределения людей. От усилия преодолеть молитвой сострадания окаменение сердец любимых нами существ, душа испытывает глубоко реально стояние пред стеною смерти. Состояние, подобное печали матери, держащей в своих руках умирающего младенца, плод ее чрева. Чувство безысходности, неотвратимости пагубы поглощает всякое иное чувство, и душа молящегося «умирает» с теми, за кого молитва.

Единородный Сын Отчий воспринял от нас смерть. Он умер на кресте, нося в Себе нашу гибель чрез любовь Свою «до конца». Но Бог воскресил Его (ср.: 1 Петр. 1:21). То же обетование дано всем верующим в Него: Христа-Бога (ср.: Ин. 3:15; 3:36; 6:40; 6:47; 11:26).

Положение человеков сложнее: мы сами еще не до конца свободны от греха, т. е. несем в себе нашу собственную смерть. Мы не скоро умираем телесно в молитве за братий наших и за мир вообще. Но и мы реально в духе живем их смерть: да и придет день, когда мы умрем.

Христос Своею смертию попрал смерть Адама и его потомков. В этом залог нашего воскресения.

Молитва за мир одна из самых тягостных и безвыходных в том смысле, что дух наш никогда не достигает своей цели в совершенстве. Молясь за самого себя, в глубине своего сердца человек может испытать прилив тихой любви и мира. Такое состояние удерживается на некоторое время. При молитве же за мир, даже самой горячей и длительной, душа скоро отдает себе отчет, что тяжелое облако неприязни по-прежнему висит над землей: слишком много таких людей, которые более возлюбили тьму (ненависти), нежели свет любви Божией (ср.: Ин. 3:19).

И странно, и горестно: мир в массе своей не принимает Духа Божия, и молитва возвращается к молящемуся не только с чувством безрезультатности, но еще и с умноженной скорбью. Но это, конечно, неверное ощущение. Да, искомого изменения духовной атмосферы вселенной не произошло, но если бы не было молящихся, то власть тьмы (Лк. 22:53) усиливалась бы с еще большей динамикой.

Те, что еще не имели описанного опыта с силою, легко все же поймут меня, если молились за мир или отдельных дорогих им людей, вдохновленные Богом. Сердце при такой молитве, часто быстро, входит в самую жизнь того или тех, за кого молится, и знает, что с ними. Это: или радость и покой, или тревога и печаль, иногда же жуткий мрак ада, и подобное сему зло. Молящийся ощущает сии состояния, как его собственные. И это своего рода аберрация: в действительности чрез молитву душа видит–живет–сливается с теми, о ком молитва. Если при этом испытываемое нами тягостное чувство прелагается на радость или успокоение, то это верный знак, что молитва наша была услышана: больной будет поправляться, отчаянный получит свет надежды, грозившая беда минует, и подобное.

Именно таковое общение в бытии с людьми и даже вообще мира сего свойственно подлинной молитве. Охват происходящего в мире может возрастать до убегающих от определения широт. Жизнь молящегося духа — может, да и должна, получить космические измерения, которых требуют от нас евангельские заповеди Христа. В нем человек становится воистину универсальным: не в смысле философского синкретизма, а по объему и масштабности захвата реального бытия; по приближению к последним граням возможного живого опыта в духе.

Один из случаев быстрого ответа на молитву я привожу в книге «Старец Силуан». [2] Сам блаженный старец сказал мне, что, по прочтении письма митрополита, он обратился к Господу и с первого же слова почувствовал в сердце мир и радость. Он, старец, сразу же ответил письмом, что «дочь этой женщины-матери жива и счастлива». Дальнейшие розыски подтвердили верность чувства старца. Сама дочь сказала посетившей ее женщине-иностранке: «Скажите маме, что я благополучна и счастлива с моим мужем. Но очень прошу маму не повторять подобного шага, чтобы не повредить мне и мужу». Это было в эпоху Сталина, когда всякий контакт с людьми из-за границы ставил лицо под подозрение и в опасность ссылки в Сибирь.