* * *

Двоедушие — это нерешительность, сомнение, недостаток веры (апостол Иаков). [29] Вообще же должен сказать, что многие забывают последовательность своих переживаний, ибо не могут еще стоять умом в сердце и видеть по-настоящему свое устроение. Я недавно одному человеку говорю: «Я молился за Вас вчера, и так скорбела душа моя; у Вас было большое искушение какое-нибудь, уныние сильное». Он говорит: «Нет, все слава Богу». На следующий день приходит и говорит: «Да, мне было трудно в тот день». — «Но почему же Вы вчера отрекались?» Он говорит: «Да повеселела душа моя, и я все забыл, что было». Но это фактически потому, что он не умеет наблюдать за своим сердцем, а ум его, рассеянный по внешнему миру, забывает скоро все, что было с душою.

* * *

Снова возвращаюсь к тому, чтобы предупредить Вас об опасности стремлений к высоким достижениям. Враг не дремлет. Начнутся — избави Бог — «видения», «благодатные» посещения. Все пойдет легко сравнительно: бдение, умное внимание, воздержание в пище и, словом, совершенство. И тогда трудно будет убедить Вас в чем-либо. Покамест не поздно — на всю жизнь возьмите себе в правило: не стремиться к видению (и созерцанию), даже во время видения. [30] Есть только одно созерцание и видение, к которому должно стремиться всесильно, это — видение греха своего, — и большего не надо нам для спасения. Конечно, подразумевается раскаяние в увиденном грехе.

Так что я всей душой приветствую Вашу молитву, какою Вы молились до последнего времени: сознание своей грешности, недостоинства, худородия, ничтожества; выражать Богу свои сердечные чувства просто, не выискивая слов, но понимая, разумевая, что просишь. Это молитва правильная, не нужно только рисовать в уме никаких образов.

Что же до Иисусовой молитвы, то хотя я и говорил Вам о соединении ума с сердцем во время совершения ее, но лучше будет, если Вы просто будете привыкать к словам этой молитвы, заключая ум в слова ее, сердце же хорошо при этом иметь сочувствующим молитве, которая заключает в себе покаяние: «Помилуй мя грешнаго».

А когда от сочувствия словам молитвы, к имени Иисуса Христа, усладится сердце, тогда ум сам по себе привлекается туда. Это только и нужно: сладкое сосредоточенное покаяние пред Господом нашим Иисусом Христом. Да даст Вам и мне Господь достигнуть этого, за Ваши молитвы.

Простите меня, дорогой батюшка отец Давид, и благословите.

Хотел бы еще с Вами говорить, но все в настоящее время буду сводить к тому, что в духовной, по закону Христову, жизни рассуждение идет обратным (противоположным обычному человеческому) порядком. Когда начнешь смирять себя до земли, тогда Бог тебя вознесет на небо; когда будешь почитать себя достойным ада, особенно если искренно, от глубины души, тогда Рука Божия введет тебя в созерцание бесконечных невещественных, сверхчувствительных, над-умных, сверхмысленных благ небесных, гадать о которых прежде вкушения, по крайней мере, бесполезно. Всегда буду молиться за Вас, благословляя Бога, давшего мне, недостойному, в Вашем лице бесценно дорогого возлюбленного о Христе отца и сомолитвенника.

Грешный иеродиакон Софроний

* * *

P.S. Выписки не успел сделать. Старец отец Силуан радуется Вашим успехам и молится за Вас. Шлет Вам приветствие и добрые пожелания.

О величии призвания и собственном ничтожестве. Встреча с отцом Иоанном Шаховским. О черном иночестве. «Заживо во аде». Подвиг самопознания. О совлечении естественного мира. Об оскудении монашества на Афоне. Об Иоанне Креста. О мытарствах и чистилище.

Афон, 10 (23) сентября 1936 г. [31]

Возлюбленный о Господе глубокочтимый отец Димитрий,

Благословите.

Ваши письма ко мне после Вашего отъезда с Афона сделали Вас близким мне по-новому, я бы сказал, что теперь в Вашем лице я обрел себе нового брата, в каком-то отношении более дорогого, чем тот, которого я видел в Вас раньше. Письма Ваши стали носить характер черно-иноческий. [32] Является ли это новою нотою в Вашем устроении или Вы только теперь обнаружили несколько свое настоящее лицо, что раньше скрывали, причем обнаружение это вызвано Вашим желанием ободрить меня в моем бедственном положении?

Вспоминаю, как Вы четыре года тому назад писали из Литвы, полный недоумения, как это можно держать ум во аде... ведь это воображение... что недопустимо при молитве..., а теперь Вы так просто и ясно поняли это и выразили в письме к старцу отцу Силуану. Теперь Вы для меня служите опорою вследствие более полного взаимного понимания; и то, о чем я раньше не решался говорить, дабы не соблазнить или не напугать, теперь стало в центре Вашего внимания. Все-таки нас так мало («малое стадо»), [33] что каждый отдельный человек, готовый пойти по этому скорбному и тесному пути, является большою нравственною поддержкою для изнемогающих и малодушных подобно мне.

Вы не представляете себе, быть может, как мне дороги Ваши призывы терпеть и мужаться. Я действительно изнемог. Я, несмотря на то что не имел «иллюзий... о легкости духовных достижений», все же встретил трудности, превосходящие все мои предположения, и убедился в своем ничтожестве, размеры которого от меня раньше были сокрыты.

Я сознаю величие монашеского пути, а осознание своей ничтожности, обнаружившейся довольно скоро на этом пути, породило во мне сомнение в правильности избрания мною его. Могу сказать, что я своего призвания не нашел, не понял, не услышал.