Именно путешествуя по Волге и наблюдая «разницу… в привычках и даже в мыслях» жителей, Екатерина сделала вывод о неэффективности прежней конфессиональной политики. Она прямо писала своему давнему стороннику новгородскому митрополиту Дмитрию Сеченову о недовольстве местными епископами, которые то «люди слабые», то «простяки», то есть мало образованы. Особенно досталось нижегородскому епископу Феофану (Чарнуцкому). После общения с волжскими старообрядцами последовал рескрипт Сеченову «о мерах снисхождения в отношении раскольников» [839] .

Последние жаловались Елагину в Городце, что местные священники обходятся с ними, «как с басурманами», «гнушаясь ими, не хотят ни молитвы давать, ни крестить младенца» [840] . Таким образом, раскольникам отказывали в отправлении обрядов даже тогда, когда они сами прибегали к священникам. В годы грядущей Пугачевщины многие из повстанцев, начиная с самого предводителя, будут старообрядцами. Неурегулированные отношения с ними подбросят дров в разгоревшийся огонь. Елагин сообщил императрице о жалобах и от ее имени дал распоряжение нижегородскому епископу крестить детей староверов. Однако требовалось менять политику в целом.

О понимании ситуации свидетельствовало письмо государыни Дмитрию Сеченову, который перед тем прославился именно христианизацией края. В землях, населенных иноверцами, особенно важно было иметь пастырей «нрава кроткого и доброго жития, кои тихостью, проповедью и беспорочностью добронравного учения подкрепляли во всяком случае Евангельское слово… поскольку один человек своей небрежностью может испортить то, что насилу и в 20 лет исправить возможно» [841] .

Отношения с мусульманами Поволжья беспокоили императрицу не меньше, чем восстановление внутреннего мира с раскольниками. 30 мая в Казани губернатор А. Н. Квашнин-Самарин представил ей «абызов татар с их женами». В то время у представителей мусульманского духовенства — абызов — еще не было официального статуса. Абызы читали молитвы, выступали как судьи и главы общин, обучали детей. Милостивое обращение с ними Екатерины должно было обнадежить татар. В 1730-х годах, при Анне Иоанновне, в Поволжье разрушили немало мечетей. Теперь императрица дала разрешение возводить мечети из камня; первая — «Марджани». соборная, — была построена к 1770 году на средства прихожан [842] .

Екатерина с любопытством осмотрела развалины древней столицы Булгарии — города Булгар, где раскопки проводились еще в 1740-х годах. Она писала Панину, что нашла «остатки больших, но не весьма хороших строений, два турецких минарета, весьма высокие, и все, что тут ни осталось, построено из плиты очень хорошей; татары же великое почтение имеют к сему месту и ездят Богу молиться в сии развалины. Сему один гонитель, казанский архиерей Лука, при покойной императрице Елизавете Петровне, позавидовал и много разломал, а из иных построил церковь, погреба и монастырь, хотя Петра I указ есть не вредить и не ломать сию древность» [843] . Орлов отметил в дневнике, что государыня запретила казанскому губернатору «растаскивать» для строительства «камни с надписями». Окружение императрицы не испытывало неприязни к иноверцам. Брат фаворита, посетив одну из мечетей, писал: «Служба их проста и кажется очень богопочтительна, смиренности и внимания во время оной более быть не может» [844] .

Обобщить приобретенный в Поволжье опыт Екатерина намеревалась во время работы Уложенной комиссии. Правда, депутаты оказались не готовы ко многим просвещенческим идеям, в частности к веротерпимости. Зерна новых взглядов надо было еще посеять. В 1773 году Екатерина подписала указ «О терпимости всех вероисповеданий и о запрещении архиереям вступать в дела, касающиеся до иноверных вероисповеданий и до построения по их законам молитвенных домов».

Дело Салтыковой и поданные во время путешествия по Волге жалобы погружали Екатерину в темные глубины русской реальности. Куда проще было воображать будущие благодеяния, гуляя с томиком Вольтера по паркам Царского Села. Еще увлекательнее оказалось обсуждать свои проекты с живыми энциклопедистами: ведь захватив корону, императрица сделалась сама необычайно интересной для «республики философов».

Дружеские отношения с монархами таили огромный соблазн для кумиров поколения — стать наставниками, педагогами, поводырями, воспитать умы и добиться претворения своих теорий на практике. До определенного момента Россия воспринималась философами-просветителями как место реализации их идей. Екатерина поддерживала подобное представление. Она и сама осознавала себя ученицей французской философии, многие ее политические шаги были продиктованы именно просветительскими взглядами.

В круг политико-философских размышлений французских писателей Россия вошла примерно с середины XVIII века. Ее стремительное «перерождение» под скипетром Петра I в начале столетия и превращение в одну из наиболее могущественных стран, двигавшуюся по пути европейского просвещения, возбуждали немало споров. Не было ни одного хоть сколько-нибудь значимого французского автора, который не уделил бы феномену «Скифии» толику внимания. Фонтенель, Монтескьё, Вольтер, Дидро, Руссо, Д’Аламбер, Мабли, Мармонтель сочиняли о России оды, поэмы, драмы, романы, исторические труды, рассуждения на юридические и экономические вопросы, памфлеты и похвальные слова. «В общем, русская нация в настоящий момент положительно находится в моде» [845] , — писал по этому поводу барон Гримм. С другой стороны, в России с середины века наблюдался нарастающий интерес к трудам французских просветителей. Правда, за неимением развитого третьего сословия, их идеями увлекалась в основном аристократия, получившая образование за границей [846] . Впрочем, и сам Вольтер считал, что его тексты «не для портных и сапожников». В царствование Екатерины на русский язык было переведено около 60 книг «фернейского патриарха». Широкую известность получили «Философский словарь», «Кандид», «Людовик XIV», «Опыт о духе и правах народов» [847] . Еще Елизавета Петровна заказала Вольтеру труд о Петре Великом и снабдила его необходимыми материалами.