О будущем монархе Екатерина высказывалась доброжелательно: «Я многого ожидаю от его наследника, который на первых порах обнаруживает осторожность, благоразумие, твердость и сознание своего достоинства». В то же время она сознавала, в какое положение попал эрцгерцог Леопольд, приняв империю, обремененную войной и мятежами в провинциях. «Он единственный человек, которому я прощаю его игру, — признавалась наша героиня Гримму. — Если он обманывает нас, то я его поздравляю; если же нет, то я о нем сожалею» [1371] .

Потемкин понимал, что перемена на венском престоле повлечет за собой изменение всего курса австрийской внешней политики. В условиях серьезного внутреннего кризиса империя Габсбургов не сможет противостоять Пруссии и на время подчинится ее влиянию [1372] . Совсем иного мнения придерживались представители проавстрийской партии в Петербурге. Они возлагали на нового императора Леопольда II большие надежды. «Я думаю, что его контенанс много пособит нам с честию выпутаться из настоящих обстоятельств, в кои погрузила нас недеятельность или медленность военная, — писал Семену Воронцову Безбородко сразу по получении известия о смерти Иосифа II. — Но уверен, что впредь он не так охотно и слепо на затеи наши поддаваться станет, как покойник, которого можно было считать за нашего наместника и генерала» [1373] .

Этим надеждам не суждено было осуществиться. Летом Вена начала переговоры с Пруссией в городе Рейхенбахе в Силезии. Потемкин сразу понял, куда они клонятся. «Король венгерский трактует с королем прусским. Боюсь, чтоб они не оставили нас одних в игре, ибо ничего сюда не сообщают» [1374] , — писал он Екатерине 5 июля. Императрица рассчитывала на иной исход переговоров в Рейхенбахе. «Я думаю, что король венгерский старается протягивать негоциации» [1375] , — писала она 17 июля в надежде, что австрийская сторона, верная недавно возобновленному на восемь лет союзу 1781 года, не оставит Россию одну «посреди пяти огней». В этом ложном убеждении императрицу старались удержать сторонники проавстрийской группировки, быстро терявшие политический вес в связи с переориентацией курса Вены.

Тем тяжелее для Екатерины было понять, что она обманулась. Уступив давлению прусских и английских дипломатов, Австрия вышла из войны с Портой. 27 июля (7 августа) австрийцы заключили соглашение с Пруссией, по которому Вена в обмен на помощь в Бельгии отказывалась от всех своих завоеваний в турецких владениях, обязывалась подписать перемирие и отозвать бухарестский корпус принца Кобурга. Екатерина назвала рейхенбахские декларации «постыдными» [1376] .

«Я никому не мешала заключать мир, и мир был заключен, — писала она Гримму, — зато, правда, он им стоил миллионов». И чуть позднее о том, что на месте Леопольда сама поступила бы иначе: «Венгерцы обещали ему 60 000 войска на их иждивении, только бы он не отказывался от своих завоеваний… Они сказали королю: „Государь, не уступайте ничего, и на этом условии мы вам дадим всё, что будет нужно“. Имея в руках такую силу, можно ли не захотеть помериться в борьбе с дерзостью и неразумием?» [1377]

Безбородко, прежде так восхищавшийся Леопольдом II и уповавший на его помощь, вынужден был признать: «Мы теперь не имеем союзников. Король прусский воспользовался расстройством австрийской монархии и слабостью ныне владеющего императора, поставил его в совершенное недействие, которое, по собственному изъяснению венского двора, не прервется и при самом на нас нападении» [1378] .

Вскоре последовал ответный удар русской дипломатии. 3 (19) августа в Вереле Россия и Швеция подписали мир без всякого посредничества Пруссии или Англии.

С русской стороны к переговорам были допущены граф И. А. Остерман, А. А. Безбородко, граф А. Р. Воронцов и Н. И. Салтыков [1379] . Однако уполномоченный подписывать договор барон О. Г. Игельстром вел через их голову непосредственную переписку с Потемкиным, в которой не только доносил о ходе русско-шведского диалога, но и просил оказать необходимое содействие, жалуясь на негибкую позицию своих начальников [1380] . Потемкин поддерживал мнение Игельстрома перед императрицей. Так, Густав III отказывался удовлетворить желание России и восстановить государственное право, существовавшее в Швеции до переворота 1772 года. «Требования для примирения, чтоб король шведский был без власти начинать войну, было напрасно, ибо сим способом никогда не помиримся. Бросьте его так» [1381] , — убеждал Потемкин Екатерину в письме 18 марта. На сей раз императрица была склонна прислушаться к словам советника. Однако заключению мира между Россией и Швецией предшествовала череда летних морских сражений.

Операции на Балтике велись в такой близости от Петербурга, что в город доносилась пушечная стрельба, Екатерина проводила ночи без сна, а граф Безбородко плакал [1382] . В письме 8 июня императрица с удовольствием рассказывала Потемкину, как шведский флот был блокирован русскими эскадрами в Березовом Зунде. «Тут они доднесь еще здравствуют, быв с моря заперты нашим всем флотом корабельным… Если Бог поможет, то кажется, что из сей мышеловки целы не выйдут» [1383] .