Другие отряды требовали, чтобы граф Пален стал во главе их. Когда им сказали, что они найдут его на площади перед дворцом, они ответили: «Извольте» — и двинулись вперед. Казармы гвардейского полка великого князя Александра Павловича [233] были самые отдаленные; тем не менее он прибыл первым на площадь, а полк императора [234] — последним, хотя его казармы были ближе всех, на Миллионной. Третий батальон (полка) великого князя был в карауле во дворце, как я это слышал от самого командовавшего караулом офицера; поэтому великий князь и воскликнул потом с горестью: «Все взвалят на меня!» Батальон Милорадовича, [235] который граф Пален хотел главным образом употребить в дело, пришел слишком поздно потому будто, что ему далеко было идти и что часы шли различно. Собственно говоря, Пален мог рассчитывать только на 200 человек из батальона Талызина, и с ними-то он исполнил переворот. Их усердие, как говорят, зашло так далеко, что они хотели стрелять в окна государя. [236]

Кроме обыкновенного караула, во дворце стояло еще во всякое время в особой зале до 30 человек из полка императора. На них полагался наиболее Павел, но и они или были завлечены, или потеряли голову. Несколько человек были поспешно сняты при словах срунд кругом», старый часовой сходил без всяких формальностей, а новый вступал на его место. Пароль в этот вечер был: «Граф Пален». [237]

Когда все заговорщики собрались на площади, они еще начали между собой рассуждать, следует ли убить императора или только принудить его к подписанию акта отречения от престола. «Что тут толковать! — вскричал граф Пален. — Чтобы сделать яичницу, нужно сперва разбить яйца!» Как ни сурово звучали эти слова, как ни бесчувственна была подобная острота в эту минуту, но Пален был прав в том отношении, что необходимо было или совершенно покончить это дело, или совершенно от него отказаться, ибо, если бы государь был только арестован, неминуемо вспыхнула бы кровопролитная междоусобная война. [238]

Может статься, что это последнее совещание заговорщиков происходило еще раньше, потому что, по рассказу генерала Бенигсена, они условились с графом, что он будет их ожидать у малых ворот, [239] под которыми была лестница, приводившая к комнатам императора. Они его там не нашли, потому что он был занят войсками. Это породило недоверие к нему; но уж нечего было мешкать. Флигель-адъютант Аргамаков вызвался их провести. Этот грубый человек, Яшвиль и Николай Зубов были очень пьяны. Они взошли по маленькой лестнице, [240] перед которой стоял один только часовой, не оказавший никакого сопротивления.

Замечательно, что, пока шли по этой лестнице, из сорока, по-видимому, решительных людей более тридцати пали духом и один за другим оставались позади, так что вначале не более восьми человек дошли до запертой двери у первой передней; остальные с робостью и мало-помалу присоединились к ним впоследствии. Сам князь Зубов сильно дрожал. Генерал Бенигсен должен был ему напомнить, что теперь уже не время дрожать.

В передней спали два хорошо вооруженные камер-гусара. Заговорщики постучались в дверь. На вопроса «Что такое?» флигель-адъютант отвечал: «Пожар!» А так как о подобных случаях он обязан был докладывать государю даже ночью, то гусары, хорошо знавшие его голос, не задумались отворить дверь. Когда же они увидели, что проникает целая толпа, они схватились за свои сабли и хотели защищаться. Один из них был поражен сабельным ударом, нанесенным ему Яшвилем, и упал наземь; другой с обнаженной саблей побежал в соседнюю переднюю, где спало несколько фельдъегерей, и стал кричать: «Бунт!». [241]

Заговорщики тем временем подошли к спальне императора. Это была большая комната, имевшая один только вход и выход; [242] другая дверь, которая вела в парадные комнаты императрицы и чрез которую, по мнению многих, он мог бы спастись, была, как я сам в том убедился за несколько дней до происшествия, крепко заперта, потому что оставалась без употребления. Дверь, через которую входили в комнату Павла, была двойная; внутри ее направо и налево [243] сделаны были другие маленькие двери, за которыми были: с правой стороны небольшое пространство без выхода, в которое ставились знамена или, как некоторые уверяют, шпаги арестованных офицеров; а с левой стороны потаенная лестница (escalier d'erob'e), по которой можно было сойти в комнаты княгини Гагариной и оттуда пройти в церковь. Если бы Павел вышел чрез эту дверь или еще имел бы возможность через нее выйти, то, разумеется, можно полагать, что он спасся бы.

Но для того, чтобы оставить потаенную лестницу в своем распоряжении, ему надлежало не отворять внешней двери. Между тем шум в передней уже разбудил его; несколько раз он спрашивал: кто там? Наконец вскочил с постели и, услышав голос своего адъютанта, сам отворил дверь своим убийцам. [244]

При виде вторгавшейся толпы он побледнел; черты лица его судорожно скривились; он пробормотал: «Que me voulez-vous?» Князь Зубов выступил вперед и, сохраняя почтительный, скромный вид, сказал: «Nous venons au nom de la patrie prier Votre Majest'e d’abduquer parce que vous avez parfous des absences d’esprut. La s'ecurut'e de votre personne et un eutretuen convenable vous sout garantus par votre fuls et par l'Etat». С этими словами он вынул из кармана акт отречения. [245]

Конечно, никого бы не удивило, если бы в эту минуту, как многие уверяли, государь поражен был апоплектическим ударом. И действительно, он едва мог владеть языком, однако собрался с духом и весьма внятно сказал: «Non, non! je ne souscrirai point!» Он был без оружия; шпага его лежала на табурете у постели. Ему легко было ее достать, но к чему послужила бы защита пред этой толпой? Потаенная лестница скорее могла бы спасти его, но он вспомнил о ней слишком поздно. Напрасно пытался он внушить страх заговорщикам с тем, чтобы потом скрыться от них чрез маленькую лестницу. Николай Зубов схватил его и сильно толкнул, сказавши другим: «Pourquoi vous amusez-vous `a parier `a cet effr'en'e». Аргамаков с другой стороны ударил его в висок рукояткой пистолета. Несчастный пошатнулся и упал. Бенигсен рассказывал, что, пока это происходило, он, Бенигсен, отвернулся, чтобы прислушаться к шуму, доходившему из передней.

В падении своем Павел хотел было удержаться за решетку, которая украшала стоявший вблизи письменный стол и выточена была из слоновой кости самой императрицей. К решетке приделаны были маленькие вазы (тоже из слоновой кости). Некоторые из них отломились, и я на другой день с прискорбием видел их обломки. [246]

Тут все ринулись на него. Яшвиль и Мансуров накинули ему на шею шарф и начали его душить. Весьма естественным движением Павел тотчас засунул руку между шеей и шарфом; он держал ее так крепко, что нельзя было ее оторвать. Тогда какой-то изверг взял его за самые чувствительные части тела и стиснул их. Боль заставила его отвести туда руку, и шарф был затянут. [247] Вслед за сим вошел граф Пален. Многие утверждали, что он подслушивал у дверей.