— Пососите леденец и начните сначала! — посоветовала мисс Сильвертон.

— Ну, так я имею в виду, что скорее рискну получить пулю в лоб. А потому стреляйте, и удачи вам!

Мисс Сильвертон опустила пистолет, рухнула в кресло и облилась слезами.

— По-моему, вы самый черствый человек, которого я когда-либо знала! — прорыдала она. — Вы же прекрасно знаете, что от грохота мне станет дурно.

— В таком случае, — сказал Арчи с облегчением, — приветик, наше вам с кисточкой, покедова и всего-всего. Я пошел!

— Пошел! — энергично вскричала мисс Сильвертон, с поразительной быстротой оправляясь от своего полуобморока. — Он пошел, как бы не так! По-вашему, только потому, что я не чемпионка по стрельбе, так я беспомощна! Погодите! Перси!

— Меня зовут не Перси.

— Я этого и не говорю. Перси! Перси, скорей к мамочке!

Из-за кресла донеслось поскрипывание. Тяжелое тело плюхнулось на ковер. И на открытое пространство комнаты, ковыляя так, будто его суставы одеревенели от сна, громко сопя вздернутым носом, вышел великолепный бульдог. На открытом пространстве он выглядел даже внушительнее, чем в своей корзине.

— Стереги его, Перси! Умница, песик, стереги его! О Боже! Что с ним?

И с этими словами чувствительная женщина, испустив вопль, бросилась на пол вместе с бульдогом.

Перси, бесспорно, выглядел хуже некуда. Он словно еле-еле волочил ноги. Его спина странно изогнулась, а когда хозяйка прикоснулась к нему, он жалобно заскулил.

— Перси! Что, что с ним? Его нос просто обжигает!

Теперь, когда обе части вражеских сил были отвлечены, наступил момент для Арчи без лишнего шума покинуть комнату. Но ни разу с того самого дня, когда он, одиннадцатилетний, три мили нес в своих объятиях большого мокрого грязного терьера с поврежденной лапой, а затем сгрузил его на лучший диван в гостиной своей матушки, Арчи никогда не отворачивался от страдающей собаки.

— Он правда выглядит скверно, а?

— Он умирает! Ах, он умирает! Это чумка? Он никогда не болел чумкой.

Арчи оглядел страдальца серьезным оком знатока и покачал головой.

— Нет-нет, — сказал он. — Собаки с чумкой издают сиплые звуки.

— Но он же издает сиплые звуки!

— Нет, он издает сопящие звуки. Между сипением и сопением разница очень большая. Это вовсе не одно и то же. Я хочу сказать, когда они сипят — они сипят, а когда они сопят — они сопят. И в результате можно определить, что с ними. Если хотите знать мое мнение, — он провел рукой по спине бульдога, и Перси снова заскулил, — я знаю, что с ним такое.

— На репетиции его пнул ногой зверь в человеческом облике. По-вашему, у него какие-то внутренние повреждения?

— Это ревматизм, — сказал Арчи. — Милый старый ревматизм. Только и всего.

— Вы уверены?

— Абсолютно!

— Но что мне делать?

— Устройте ему хорошую горячую ванну, только вытрите насухо. Обязательно. Тогда он хорошо выспится, не чувствуя боли. А завтра с самого утра ему надо дать натриевую соль салициловой кислоты.

— Я этого ни за что не запомню.

— Я вам напишу. Давайте ему от десяти до двадцати гранов трижды в день в унции воды. И растирайте мазью.

— И он не умрет?

— Умрет! Да он доживет до ваших лет! Я хочу сказать…

— Дайте я вас расцелую! — сказала мисс Сильвертон эмоционально.

Арчи поспешно попятился:

— Нет, нет, абсолютно нет! Ничего подобного не требуется. Нет, право!

— Вы дусик.

— Да. То есть нет. Нет, нет, право же!

— Просто не знаю, что я могу сказать? Что я могу сказать?

— Спокойной ночи, — сказал Арчи.

— Если бы я могла что-нибудь для вас сделать! Не окажись вы тут, я бы сошла с ума.

В мозгу Арчи вспыхнула ослепительная идея.

— Вы правда хотели бы что-нибудь сделать?

— Все, что угодно!

— В таком случае я очень хочу, чтобы вы, такая милая нежная девочка, укатили бы утром в Нью-Йорк и начали снова репетировать.

Мисс Сильвертон покачала головой:

— Этого я не могу.

— Что же, ладненько! Но ведь это не такая уж большая просьба, а?

— Не такая большая! Я никогда не прощу этого зверя за то, что он пнул Перси ногой!

— Но послушайте, милая старая девочка! Вы все не так поняли. Да милый старый Бенхем сам мне говорил, что питает к Перси величайшее почтение и уважение и ни за что на свете не стал бы пинать его ногой. И знаете, это был не столько пинок, сколько толчок. Можно даже сказать, что он его чуть-чуть отодвинул. Дело в том, что в зале было чертовски темно, а он по той или иной причине пробирался между рядами — без сомнения, с наилучшими намерениями — и, к несчастью, ушиб большой палец левой ноги о бедного старого стручка.