— Я их не подписывала. — Я отказалась подписывать документы, которые считала фальшивкой, но поскольку знала, что это фальшивка, то отчасти чувствовала свою вину в случившемся. — У меня нет документов, которые могли бы вас убедить, — добавляю я. — Мне их никто не присылал. Есть лишь мои личные записи, которые я отправила в США до того, как покинула Южную Африку, потому что беспокоилась за безопасность багажа и документов.

— Но на тех, что есть у меня, стоит ваша подпись.

— Клянусь вам, я их не подписывала, — отвечаю я спокойно, но твердо. — Предполагаю, что кто-то подделал мою подпись на этих сфальсифицированных документах на тот случай, если я вдруг решу поступить так, как сейчас.

— Если вы решите рассказать правду…

Мне трудно слышать слова, произнесенные таким упрямым тоном. Правда. Получается, что до сих пор я лгала.

— Мне очень жаль. Вы имели право знать правду тогда, сразу после того, как погибла ваша дочь. И подруга вашей дочери.

— Я могу понять, почему вы тогда ничего не сказали, — с легким огорчением говорит миссис Пьеста. Больше всего ей хочется говорить о том, что наложило печать на всю ее жизнь. — Когда люди делают подобное, никто не знает, чем все это закончится. Для них нет заслонов. А страдают другие, такие, как вы.

— Я не хочу, чтобы пострадал кто-то еще. — Я чувствую себя отвратительно, как будто моя собеседница намекает, что я молчала, тревожась за собственную жизнь. Да, я боялась многого и многих, в том числе людей, которых никогда не знала. Я боялась за других, за ложно обвиненных.

— Надеюсь, вы понимаете, что когда я беру в руки свидетельство о смерти и отчет о вскрытии, то, хотя и не понимаю медицинских терминов, думаю, что вы написали все правильно, — заявляет миссис Пьеста.

— Там все было неправильно. Это были фальшивые документы. Реакции тканей на ранения не было. Все они были нанесены после смерти. Через несколько часов, миссис Пьеста. То, что сделали с Нуни и Джоан, случилось через много часов после того, как они умерли.

— Если не было проверки на наркотики, то как вы можете с уверенностью утверждать, что их чем-то опоили?

Я слышу на том конце линии щелчок. В следующее мгновение в трубке звучит другой голос.

— Это Эдвард Пьеста, — произносит мужской голос. — Я отец Нуни.

— Соболезную вашему горю, — неуверенно произношу я. — Мне очень хотелось бы подобрать правильные слова, чтобы утешить вас обоих. Мне очень жаль, что вам говорили неправду и что я не смогла рассказать вам, как все было. И хотя мне не хотелось бы оправдываться…

— Мы понимаем, почему вы не могли сказать о том, что случилось раньше, — говорит отец Нуни. — Понимаем, что вы чувствовали, понимаем, что наше правительство тайно сотрудничало с теми, кто желал сохранить апартеид. Именно поэтому Нуни и занималась тем документальным фильмом. Съемочную группу в Южную Африку не пускали. Им пришлось приехать туда под видом туристов. Большой грязный секрет состоял в том, что наше правительство поддерживало творившиеся там зверства.

— Не такой уж и большой, Эдди, — звучит в трубке голос миссис Пьесты.

— Белый дом делал хорошую мину при плохой игре.

— Вам, конечно, рассказывали о документальном фильме, который снимала Нуни? Ее ждало большое будущее, — вздыхает миссис Пьеста, а я мысленно представляю ее дочь такой, какой ее родителям лучше бы никогда не видеть.

— О детях апартеида. Я видела этот фильм, когда его показывали у нас по телевидению.

— О том, какое это зло. А все идея превосходства белых, — говорит она. — Любое превосходство недопустимо.

— Я пропустил первую часть вашего разговора. — Это опять мистер Пьеста. — Выходил из дома очистить от снега подъездную дорожку.

— Он не слышит, — поясняет его жена. — Мужчина в его возрасте еще может чистить снег, но слышит уже плохо, — добавляет она печально и ласково. — Доктор Скарпетта рассказывала о том, что Нуни и Джоан подмешали в питье наркотик.

— Неужели. Вот как…

— Я побывала в квартире через несколько дней после их смерти. Это была инсценировка. Но там остались банки из-под пива, пластиковые чашки, а в мусорном ведре на кухне лежала пустая бутылка вина. Бутылка из-под белого вина, изготовленного в Стелленбоше [75] . Мне удалось забрать банки, чашки и эту бутылку. Все это я переслала в Штаты, где потом провела анализы. В остатках вина в бутылке и кофе в чашках мы обнаружили высокий уровень гамма-гидроксибутириловой кислоты, наркотического препарата, известного как «наркотик для свиданий».

— Об изнасиловании ничего не сообщалось, — говорит миссис Пьеста с той же отстраненной интонацией.

— Я не знаю точно, имело ли место изнасилование. Физических следов обнаружено не было, да и каких-либо травм, кроме тех, что были нанесены после смерти, тоже. Потом — уже вернувшись в США — я исследовала мазки и следов спермы не нашла. — Я просматриваю фотографии обнаженных, привязанных к стульям молодых женщин. Они умерли до того, как их посадили и связали.

Я смотрю на эти фотографии, взятые крупным планом трупные пятна, которые подсказали, что эти женщины пролежали в кровати на смятых простынях по меньшей мере двенадцать часов после смерти. Я перебираю снимки, сделанные моим фотоаппаратом. На них колотые и резаные раны, которые почти не кровоточили, и лигатуры, которые практически не оставили следов на коже, потому что злодеи, совершившие это преступление, были слишком невежественны, чтобы знать, что творят. Кто-то нанял или отрядил приказом оперативников, чтобы те подпоили женщин отравленным вином. По всей видимости, эти люди стали друзьями девушек, убитые их не опасались. Я говорю, что серологические тесты, проведенные мной, когда я уже вернулась домой, свидетельствуют о присутствии какого-то мужчины. Позднее, проведя анализ образцов ДНК, я получила профиль белого мужчины, личность которого до сих пор не установлена. Не могу с уверенностью утверждать, что это профиль убийцы, но добавляю, что в квартире точно находился некий мужчина, который пил пиво.