Посредине озера остров, по легенде — пристанище змей. А напротив змеиного логова, на берегу озера, на склоне (как днепровский…), высятся двадцать две капеллы, уставленные статуями, — отображают жизнь Франциска Ассизского. На середине подъема кладбище с могилами бойцов Сопротивления. Идеальное место, где Антония могла найти рифму к собственной партизанщине. В Орте обитала Джанна-Аделаида, участница легендарного отряда Франко Франки, связная между туринским штабом Сопротивления и бойцами Новары и Оменьи. Та, что по ледяной воде, практически на виду у гитлеровцев, перевозила еврейские семьи по озеру в Швейцарию. Уникальная собеседница, увлекательная, устойчивая, как заоконный бук или приколодезный вяз. Бывшая партизанка, не зря она взяла боевое имя Джанна, Жанна д’Арк. Единственная, с кем Антонии подолгу болтать случалось. К ней-то, наверное, Антония и обратилась за помощью. Ее-то и имела в виду как «живую партизанку».

А насчет «мертвого партизана» оставалось только гадать.

На спуске от станции в бург при дороге — древовидный вереск, мирт и дрок. В полдень волнами тянется аромат от зарослей розмарина, лаванды, шалфея. Одна за другой сменяются пасеки и выгоны для коз. Городишко, похоже, опустел в годы экономического чуда. Виллы огромные, пустейшие. С какими-то глядящими на озеро иллюминаторами в цоколях. Барочные портики с пучками колонн и раскрепованными карнизами зарастали бурьяном по шею взрослому мужику. И посередине, самостоятельно прижившиеся, поворачивались туда и сюда любопытные подсолнухи.

Из ухоженного монастырского сада селекционные культуры утекали на пустыри, дичали и заселяли собой поместья: громадную виллу Натта, со львами на воротах и забором протяженностью в Лувр, марокканскую виллу Креспи, над которой кичевый минарет виден, увы, с любой точки озера.

Виллы соединялись булыжными проходами меж высоких стен. Кладку и справа и слева пробивали, как пики, молодые побеги. Виктор дотопал от виллы Креспи по прохладному ущелью до Святой горы. Наверху стены, разрывая зев, голосила маленькая собака, не опасная, однако дерзкая — лаяла в двух шагах от его ушей. На другой стене за решеточкой вспрыгивали на ограждение тибетские козы, бежево-каштанового окраса, голенькие, холеные и капризные. Такие козочки хотят, чтобы путник обрывал им листья с веток — хотя могли бы самостоятельно сорвать, но интересно же пообщаться! — и скармливал с руки. А они бы кокетливо брали, косились и присаживались. Такая у них с прохожими эротическая игра, у коз карликовых.

Орта обещала ему Тошу, но не показывала. Вообще никого не было. Тишина нарушалась только звуками птичьей охоты. Свистели в воздухе время от времени сапсаны. Да еще жуки, кузнечики и пчелы со шмелями гудели и дзинькали в изобилии, потому что и дикие растения, и купырь, и всякие сухоцветы-медоносы, и липы в парках, и каштаны с акациями — все это предлагало нектары на любой хоботок. Все виды меда продавались там, в Орте, кроме гречишного.

Проводником в закрытый мир Орты могла бы стать Джанна-Аделаида Тартини. Та самая, у которой снимали пол-этажа родители Антонии в прежние времена. Виктор от Тоши знал биографию Тартини, ее славу, самоотверженность. Знал о ночах, проведенных верхом на магнолии, самом высоком дереве ее сада, откуда она подслушивала разговоры немцев в гостиной второго этажа, где квартировал в сорок четвертом нацистский дивизионный штаб. О съеденной в день, когда пришло за нею гестапо, адресной книжке («Помните мой совет, адресные книжки покупайте только из тонкой бумаги! До чего плохо жуется верже!»), о пытках в «Грустной вилле», о несостоявшемся расстреле и об обмене на специально для этого похищенную дочь германского консула Урсулу фон Ланген.

Но Джанна-Аделаида к его приезду, похоже, впала в маразм. Стоило помянуть Антонию, как она нахмурилась, закурила самую вонючую из своих сигарет и после двух или трех резких реплик выгнала Виктора.

Ну, он и пошел. А Орта устроена кругами. Идешь на главную площадь, пройдешь эту площадь насквозь, потом шагаешь по кромке озера, вдоль камышей, вдруг опять перед тобою вилла Тартини, за ней опять вилла Креспи, а левее шоссе уводит к пикам гор и к железнодорожной станции. И остров, тот, что среди озера, точно таков: на острове вообще только одна улочка, замкнутая в кольцо. Символ вечности. В результате Виктор всегда шел вперед и никуда не приходил. Устав, он усаживался в баре. Подробно отсмотрел чемпионат серии «А» и не мог понять причину успеха «Ромы». Толокся на площади, помогал сбивать туристов в вереницы на причале, подавал руку седым американкам, помогая им ступать на трап. Даже перевез поочередно на резиновом матраце с острова (проплывая всякий раз в холодной воде метров по семьсот) опоздавшую на последний катер мамашу с двумя детишками. Тут он зауважал себя и почувствовал в микроскопической степени Джанной-Аделаидой.

Почти четыре недели Виктор протоптался по Орте, ища Тошиных следов. Рассматривал кованый чугун балконов, фрески и росписи на фасадах. Даже брошенные ласточкины гнезда под аркадами. Даже окаменелый помет.

Он полез на Святую гору по другому пути, от курятника-мэрии и зеленного базара, по так называемой Голгофе. Улица Мотта так крута, что балконы ее домов в какой-то момент оказываются низехонько-низко, и Виктор мог разглядеть все щетинки греющейся на солнце хомячихи, вынесенной гулять в клетке с фигурным певучим колесом, на котором посверкивали брызги после ее купания. Но это была какая-то хомячиха. А где же, спрашивается, Антония?

Виктор, сопя, лез по самому красивому на свете пилигримскому подъему. Стены кое-где предлагали привал около медных краников со святой водой. Он садился на каменные лавки, покрытые испариной — непременно лицом к западу, чтобы видеть остров и озеро через бьющие светом бреши. Но и эти прорывы в инсоляцию не проясняли, где прячется Тоша. Чем он дальше лез, тем виды становились космичнее. В середину сердца ударял пейзаж, состоящий из миндалевидного острова посреди водоема и заозерного склона в точках вилл, гостиниц и монастырей.

Ни на одной скамье, однако, не было Антонии. Ни сигнала от нее, ни зацепки, чтоб искать ее.

Почти в конце дороги — с коваными решетками кладбище. Прямо возле входа могила Скорпиона.

«Марио Джованникки, двадцать лет. Замучен гестаповцами. Ты отдал жизнь за Италию, свободную от нацифашистов. Ты никого не выдал. Мы живы благодаря тебе. Джанна-Аделаида Тартини, бригада Франки. 19 ноября 1944 г.».

Конечно, это Джанна-Аделаида носит цветы — вон гортензий настриженных букет. Джанну-Аделаиду он расколоть не смог, а как надеялся. Но проще было совладать Герману с дамой с пиковой.