— Нет, — отозвался Ян, восхищенный рассказом Профессора.

— А теперь постарайтесь себе представить, дорогой друг, что именно в этой благословенной атмосфере скрывалась ловушка, которая обернулась для меня страшным несчастьем. Это случилось в Тюбингене, университетском городке на юге Германии, известном тем, что там, в огромной башне над Неккаром, жил Гёльдерлин [3] и похоронен там на местном кладбище. Я надеюсь, вы знаете, кто такой Иоганн Кристиан Фридрих Гёльдерлин?

— К сожалению, нет, — простодушно признался Ян.

— Ничего, это знание не имеет значения в современном мире. В Тюбингене проводились прекрасно организованные шекспироведческие конференции. Среди ученых преобладали немцы, но были также англичане, американцы, испанцы, итальянцы. Из Польши был только я. Я должен был представить диссертацию, а затем прочитать лекцию студентам тамошнего университета. Как всегда, в Германии я пользовался услугами переводчика, в тот раз это была переводчица. Мне необходим был переводчик не потому, что я не знаю немецкого, напротив, я прекрасно владею языком, особенно письменным. Дело в том, что я родился в Гурном Шленске и рос среди ровесников — поляков и немцев. Можно сказать, язык Гёте я знаю почти с рождения. Однако к сожалению, не могу избавиться от специфического акцента, присущего гурношленскому люмпен-пролетариату. А такой акцент не делает чести всемирно известному шекспироведу.

Встреча проходила как раз в день моего пятьдесят третьего дня рождения. Сначала совпадение не имело никакого значения. Я был занят подготовкой к лекции и не думал о банкете в швабском ресторанчике, на который пригласил коллег. На свою переводчицу — польскую студентку, учившуюся в университете в Тюбингене, — я тоже не обратил никакого внимания. Выступление прошло как по маслу, дискуссия была необычайно интересной, и я, обрадованный, пригласил на банкет еще несколько человек, в том числе и переводчицу, Басю. К этому имени я питаю слабость — так звали девочку, с которой мы дружили в детстве, я был в нее влюблен. Ведь, как известно, человек уже в возрасте семи лет открывает в себе заинтересованность противоположным полом. Но я не об этом хотел вам рассказать.

Так вот, прием сначала проходил в исключительно милой и веселой атмосфере. Профессора со всего мира произносили в мою честь разнообразные тосты, стилизованные в духе Шекспира, а некоторые весьма шутливые, да, да! Я отвечал им в таком же духе, до упаду смешил гостей этого старого, очаровательного ресторанчика. Затем мы приступили к ужину, надо сказать, отменному. После этого начался разговор, вертевшийся, как и принято на торжествах подобного рода, вокруг моей скромной персоны. Вскоре интерес собравшихся переместился на другой конец стола, что я заметил не сразу. Это слегка обескуражило меня и даже несколько обидело.

Я слегка приподнялся, чтобы разглядеть, что происходит, и, к своему удивлению, обнаружил, что внимание приглашенных сконцентрировалось вокруг студентки, моей переводчицы, причем без каких-либо усилий с ее стороны. Напротив, она скромно сидела с краю, ела (немного) и по большей части молчала. А вот мои коллеги, знаменитые ученые из европейских и иных стран, обращались к ней с разными вопросами, говорили изысканные комплименты и всеми способами пытались завоевать ее внимание. Поскольку меня больше никто не отвлекал разговорами, я тоже решил присмотреться к этой студентке.

Я еще раньше заметил, что ее фигура далека от идеала. Да, у нее были прекрасные, удивительно округлые плечи, чуть ниже из выреза белоснежного платья выдавалась роскошная грудь. Однако ее бедра решительно были широковаты, ноги полноваты и лишены изящества. А вот лицо ее, на что я, занятый разговором, сначала не обратил внимания, было прекрасно, несмотря на неправильные черты. Была в этом лице какая-то впечатлительность, нежность в сочетании с чувственностью. Только тогда я увидел, что от девушки исходила… необыкновенная свежесть. Вот почему мои ученые коллеги, серьезные мужчины в годах, совершенно потеряли головы в ее присутствии, раскраснелись, стали молоть чепуху, алкоголь полился рекой, а под потолком завис дым от профессорских трубок. Брошенный в одиночестве на противоположном конце стола, я смотрел на Басю, которая то и дело мило и многообещающе смеялась.

Ресторан постепенно пустел. Я попросил счет. Мои коллеги взяли в гардеробе плащи и зонты, и мы толпой вышли на улицу в теплую майскую ночь. В центре города было пусто и тихо, лишь издалека доносился шум Некара. Настало время прощаться и расходиться по гостиницам. Вдруг я почувствовал в своей руке нежную ладонь Баси и, сам не знаю почему, спросил ее:

— Может, вы согласитесь завтра со мной пообедать?

— С удовольствием, пан профессор, — ответила она.

— Здесь же?

— Да, прекрасно.

И она ушла в ночь, а мы, ученые, профессора, всемирно известные шекспироведы, смотрели ей вслед, пока ее фигура, двигавшаяся вниз по узкой улочке, не исчезла из поля нашего зрения.

На следующий день мы с Басей пообедали. Два дня спустя я вернулся в Варшаву, а спустя неделю в моей квартире, в которой после развода я жил один, раздался звонок в дверь. Я знал, что приехала Бася, и был бесконечно счастлив.

В конце сентября, перед самым началом очередного академического года, она стала моей женой.