Изя почесал подбородок и задумчиво изрек:

— Ну, стариков тамеще осталось много. Вопрос только, кто теперь царем горы будет? И не разгонят ли их тихонько по домам престарелых?

— Не, — с непривычным для себя цинизмом возразил Владимир. — Все люди смертны. Даже если новому генсеку будет всего лет шестьдесят, во что я не верю, он не может не задумываться об этом. Так что наш институт точно не пропадет.

— Мне бы твой оптимизм.

— Радуйся пока хотя бы тому, что о твоем проколе с Адольфом теперь точно забудут.

— И то хлеб, — согласился Изя, заметно приободрившись. — Пойду, поработаю, что ли. Есть у меня одна идея…

Когда Бронштейн ушел, прихватив с собой мрачные предчувствия, Владимир вернулся к записной книжке. Он чувствовал — несмотря на уверенный тон, с которым успокаивал Изю, — что ситуация неожиданно стала неустойчивой. Слишком многое теперь зависело от того, кто станет новым генсеком, и какую политику будет проводить.

В любом случае, добиваться сейчас от Моргунчика организации экспедиции нет смысла. Директор будет наблюдать, куда подует ветер. А без образцов микроорганизмов начать исследования невозможно. Владимир постоял у окна, бездумно глядя на черные голые деревья в институтском сквере, потом вспомнил, что Лиза сегодня выходная…

— Я не думаю, что это как-то скажется на институте.

Владимир кивнул. Лиза повторяла его собственные соображения, которыми он успокаивал Изю.

— Меня не это, знаешь ли, беспокоит.

— А что?

— Я ведь рассказал тебе об отчетах Райзера.

— А-а-а, вот ты о чем, — протянула Лиза. — Беспокоишься, что заставят проводить эксперименты на людях? Ну, перестань! Такого точно не будет. Медицина за эти годы сильно продвинулась вперед. И, разумеется, никого силой принимать «препарат» не будут заставлять. Найдут добровольцев.

— Добровольцев? — Владимира передернуло. — Да никто добровольцем не пойдет, зная, что это почти стопроцентная смерть.

— А если это будут преступники? Те, кого за особо тяжкие к смертельной казни приговорили?

Владимир испуганно посмотрел на Лизу.

— Что ты такое говоришь?

— А что? Представь, если это убийца. Насильник. Ведь есть такие! Если он убил целую семью — отца, мать, дочь. Неужели ты пожалеешь такое животное?

Владимира качнуло. Он доковылял до росшего рядом с тротуаром тополя и прижался к нему, пытаясь справиться с дрожью в ногах.

— Господи, Володя, что с тобой?

— Ничего… погоди…

Ему было плохо. Больно. Конечно, не так, как тогда. С годами рана зарубцевалась, но все равно — когда ее случайно тревожили, — казалось, рвала на куски.

— Володя, пойдем, вон лавочка. Давай, я тебе помогу. Вот так.

Он позволил Лизе отвести себя к лавочке. Девушка опустилась рядом, взяла его за руку…

Он сам не заметил, как начал рассказывать то, что никогда и никому раньше не доверял. Вразнобой, перескакивая с одного на другое — как их семья жила в Ленинграде, как он ходил в детстве в кружок юных химиков в районном Дворце пионеров. Как увлекался биологией. Как ссорился с сестрой. Они были близнецами, но характеры оказались совершенно разными — просто огонь и лед, — потому часто цапались. И почти сразу мирились.

Как поехали с ночевкой на берег Ладожского озера.

Лиза слушала молча, лишь по мере того, как он рассказывал, сжимала его руку все сильнее.

— Это были даже не настоящие бандиты. Какая-то пьяная шпана. Когда их главный ударил отца финкой, одного даже стошнило. А потом они словно с ума сошли… Отца, маму… Олю… Только я жив остался. Один меня ткнул ножом и решил, что убил. Но на самом деле только бок распорол. Пока они с Олей… это делали… я пришел в себя и отполз в кусты. Они были слишком заняты, а потом не нашли меня в темноте…

Лиза протянула ему платок.

— Прости… я…

— Ты никому не рассказывал об этом, да? — тихо спросила Лиза. — Все эти годы ты носил это в себе.

— Кому можно рассказать о таком? Я же сбежал…

— Ты дурак! — возмутилась Лиза. — Тебе было тринадцать! Что ты мог сделать против троих взрослых вооруженных парней?

— Я мог умереть.

— Дурак.

— Я знаю. Прости. — Владимир помолчал, признался. — Я почти справился с этим. Это как отдельная кладовая, в которую я стараюсь не открывать дверь. Запрещаю себе об этом думать. Тогда вроде нормально живу, даже хорошо. Просто иногда вот так… накатывает.