Кроме пиров и торжественных приемов, Аврелий часто приглашал центурионов то на обед, то на ужин, а иногда просто посидеть за столом. Да и они, которым надоела казарменная пища, охотно откликались на эти приглашения. Русс с большим нетерпением ждал, когда вновь окажется во дворце. Нет, он не рассчитывал на взаимную любовь или на какое-то ответное чувство Луциллы; он знал о крепкой семье начальника гарнизона, о ее верности мужу; просто ему хотелось вновь увидеть Луциллу, насладиться ее присутствием — и только.

И такой случай скоро представился. Аврелий пришел на учения, которые проходили на учебном поле, понаблюдал, как ловко бросали воины копья в деревянные круги, остался доволен и позвал с собой центурионов и десятских.

— Охотники принесли мне кабана, — сообщил как бы между прочим. — А уж под кабанчика мы что-то сообразим!

Вино оказалось самого высшего качества, привезенное из Северной Африки, от правителя Намибии, настоящее виноградное. После первых же бокалов за столом стало весело, беседы велись свободно и непринужденно. Рядом с Аврелием сидела Луцилла. Она тоже была в настроении, на правах хозяйки и единственной женщины угощала мужчин сочными кусками мяса, дарила ослепительные улыбки, которые, однако, ни у кого не вызывали никаких надежд.

Русс сидел в самом дальнем от хозяев конце стола, ел и пил, боясь выдать себя, потому что чувствовал, что едва взглянет на нее, то уже не сумеет оторваться, а будет смотреть и смотреть в ее прекрасное лицо, будто испивая какой-то сладостный напиток…

Когда возвращались в казарму, Русс, желая похвалить Луциллу, сказал:

— Вот такую семью я мечтаю создать. Дружную, надежную, на зависть другим!

Братья некоторое время молчали, а потом Лех произнес, кривя тонкие губы:

— Нашел с кого пример брать! Да весь город знает, что Аврелий имеет любовницу, купил ей домик на окраине и проводит с ней ночи напролет. А ты — «дружная, надежная семья». На людях — да, они вместе, что называется, водой не разольешь, а так…

И Лех махнул рукой.

Неожиданно слова брата болезненно задели Русса. Он вскипел:

— Ты сам по бабам гуляешь и думаешь, другие то же самое делают!

— Зато ты у нас амурчик наивный, дальше своего носа не видишь!

— Но-но, — строго прикрикнул на них Чех. — Тоже мне, разошлись, петухи. Главное, было бы из-за чего! Охолонитесь малость.

Странным образом подействовали эти слова на Русса. Он стал думать о том, что если Аврелий изменяет Луцилле, то значит, она просто притворяется на людях и не любит мужа. А раз она его не любит, может, даже ненавидит, то сердце ее свободно, значит, у него, Русса, появляются какие-то возможности на взаимное чувство. Влюбленный надеется даже тогда, когда нет никакой надежды. Так получилось и с Руссом. И чем чаще он об этом думал, тем большая уверенность появлялась у него в том, что Луцилла к нему неравнодушна. Иначе как объяснить, что на пиру она остановилась возле него и поинтересовалась, кто он такой, а потом так ласково, почти любовно посмотрела на него… Может, и потом она дарила ему нежные взгляды, только он по своей наивности и неопытности не заметил, потому что боялся поднять на нее взгляд. Нет, в следующий раз он будет вести себя совсем по-иному!

Когда через неделю Аврелий пригласил центурионов повечерять с ним, Русс уселся недалеко от Луциллы и стал изредка кидать на нее влюбленные взгляды. Ему это нетрудно было сделать, потому что он действительно любил и восхищался ею. Она сначала сделала вид, что ничего не замечает, а потом вдруг строго и даже сердито посмотрела на него, и ему сделалось крайне неловко. Он тотчас заскучал, напустил на себя мрачный вид и остатки вечера провел в молчании, выключившись из общего разговора и веселья.

Потом он некоторое время не ходил во дворец, втайне надеясь, что она заметит его отсутствие и позовет, но ничего этого не произошло. Но его страшно тянуло хоть краешком глаза взглянуть на нее. Наконец он не вытерпел и снова стал посещать застолья, вел себя спокойно, лишь изредка позволял себе глядеть на нее с восторгом и восхищением.

Однажды вечером, когда некуда было пойти, Русс решил заглянуть к гостеприимным хозяевам. В этом не было ничего особенного, центурионы и другие близкие семье Аврелия люди позволяли себе навещать их в любое время и бывали хорошо приняты. Он вошел в прихожую и остановился перед серебряным зеркалом, висевшим на стене, чтобы привести себя в порядок. И в этот момент услышал сверху громкий разговор, который вели между собой Аврелий и Луцилла. Разговор быстро перешел на крик, дверь одной из комнат настежь распахнулась, из нее выскочила Луцилла и по лестнице скатилась вниз. Лицо ее было все в слезах, волосы растрепаны. Она увидела Русса и кинулась к нему в объятия, прижалась всем телом, рыдая:

— Помоги мне, Русс! Я знаю, что ты любишь меня! А я не знаю, что делать! Он не любит меня! У него другая женщина! Он даже не понимает, как я люблю его! Помоги, помоги мне, Русс! Он так рассвирепел, что убьет меня! Защити и спаси меня, Русс!

Русс был ошарашен происшедшим. Он сначала нежно обнимал трепещущее тело Луциллы, а потом стал целовать ее шею, плечи, бормоча какие-то успокоительные слова. Он верил и не верил в то, что происходило, ему казалось, что это он видит во сне, что скоро проснется и все исчезнет. Но нет, вот она, Луцилла, рядом с ним, он по-прежнему держит ее в руках, ощущает ее тонкий аромат, чувствует на своей щеке влагу ее слез…

Внезапно она высвободилась из его рук, долго глядела ему в лицо большими, полными слез глазами, глядела с надеждой и верой, будто ища опору для себя, потом произнесла, медленно, страдальчески:

— Ты хороший, Русс. Ты очень хороший. Как бы я хотела быть всегда рядом с тобой, Русс…

А потом стала медленно отдаляться, уходя в сумеречную темень помещения, где скрылась за дверью одной из комнат, словно растворилась.

Ночь прошла в полусне. Русс вроде бы спал, но было как наяву. Он постоянно видел ее расплывчатый, в светлом озарении образ, а в душе звучала нежная, сладостная музыка…