— Разговорился! — недовольно бросил Прохор Петрович. — Сейчас вспомнит Чана Рушла.

— Вам жить надо, — продолжал старик, не обращая внимания на замечание бригадира и его недовольное лицо. — А вы пропадете там. Никто не узнает, как вы пропали. Много смелых людей ходили к Дурному месту. Ни одного больше не видели. Ни живым, ни мертвым.

— Не думай, что своими разговорами ты нас удержишь, — остановил его Прохор Петрович. — Все равно мы пойдем. Надо будет — пойдем к Дикому Берегу или, как ты его называешь, к Дурному месту.

Молчаливо слушавший спорящих Федя порывисто поднялся, схватил рюкзак.

— Куда ты? — Яша вскочил на ноги и загородил выход из куваксы. — Чай пить надо.

— Чаем угощают друзей, — сухо ответил Федя. — А какая может быть у меня дружба с человеком, который не хочет помочь людям в беде?

— Постой! — Яша не двинулся с места и даже широко развел руки, удерживая гостя. — Каллуст не хочет идти. Я пойду с вами. Только не обижайся. Я долго не могу ходить. Нельзя оставлять стадо… Ты понял меня?

— Понял, — ответил Федя.

— И выпьешь со мной чаю?

— С тобой?.. — Федя посмотрел в открытое, мужественное лицо молодого пастуха и не смог отказать ему. — С тобой выпью.

— Садись! — Яша почти вырвал у него из рук рюкзак.

— Только недолго, — спохватился Федя. — И так мы потеряли столько времени…

— Время! — усмехнулся Прохор Петрович. — Ни один саам не выйдет в дорогу, пока не напьется чаю досыта.

— Верно! — подхватил Яша, снимая обеими руками висящий над потрескивавшим костром круглый полуведерный чайник.

— Я тоже саам, — улыбнулся Прохор Петрович. — Я тоже не могу выйти в дорогу, если не налью себя чаем по самую макушку.

— Очень хорошо сказал! — весело поддержал его Яша. — Очень хорошо! По самую макушку. Меньше никак нельзя.

И принялся разливать чай в кружки.

Федя почти со страхом смотрел на поставленную перед ним кружку. Такой он в жизни своей не видел, даже в магазине.

Вмещала она не меньше литра. Пастухи, желая показать свое уважение к гостю, дали ему самую большую кружку.

Но хозяев не смущали устрашающие размеры их чашек. Со вкусом прихлебывали они почти черный чай с приятной терпкой горчинкой.

Пока остальные пили, Яша срезал с жареного оленьего бедра мякоть, завернул ее в газету и уложил в Федин рюкзак.

— Ничего, ничего! — замахал он рукой в ответ на протесты Феди. — Запас не ноги носят, его брюхо таскает.

Прохор Петрович ополоснул кружку и надел совик. Приподнял его плечами повыше и туго перехватил широкой тасмой с подвешенным к ней ножом с медной отделкой кустарной работы. Совик на груди и спине вздулся громадными горбами. Ноги Прохора Петровича туго обтягивали летние тоборки, сшитые по щиколотку из золотисто-желтой с черными разводами шкуры морского зайца, а выше — из очищенной от шерсти кожи. Надежно просмоленные, они хорошо предохраняли ноги от сырости.

На глазах у Феди крепкая, подтянутая фигура Прохора Петровича неузнаваемо изменилась. На раздувшемся совике неестественно маленькой казалась его голова, а ноги странно тонкими, как чужие.

Прохор Петрович стал похож на жителя какой-то другой планеты.

— Некрасиво? — засмеялся он, перехватив удивленный взгляд Феди. — Зато нежарко идти. За пазухой ветерок несу.

Старый Каллуст поднялся от костра и, укладывая кружку в потертый, мешок, сказал Яше:

— Не сбирайся, парень.

— Что так? — удивился Яша. — Я пойду к Дурному месту.

— Ты же говорил…

— Пойду! — настойчиво повторил старый Каллуст, продолжая укладывать в мешок нужные в дорогу припасы.

Все удивленно смотрели на него, не понимая, почему так неожиданно и круто повернул старик.

— Если ты боишься… — осторожно, не желая обидеть его, начал Прохор Петрович.

— Ничего не боюсь, — перебил его старый Каллуст и показал на Яшу: — Что я скажу его матери, когда парень пропадет?

— Оставайся! — сверкнул черными горячими глазами Яша. — И запомни: не собираюсь я пропадать и не пропаду!

— Я иду, — глухо повторил старый Каллуст, не вступая в спор с раскрасневшимся от гнева Яшей.

Упорство старика оказалось непреодолимым. Как ни бились с ним, как ни уговаривали, он твердил свое: «я иду».

Старый Каллуст собрался быстро. Подпоясался потуже тасмой, на которой рядом с ножом висели медвежьи и волчьи зубы — талисманы от болезней поясницы и ног. Но из куваксы старый Каллуст вышел с видом обреченного. Осмотрел он влажными глазами тундру и махнул рукой.