— Ты теперь без щита, поединщик! — громко объявил Турин Некруту. Загиба, как уж, пополз дальше от поля боя, влача за собой кровавый след.

— Не уйдёшь! — Плоскиня и Усад высунулись из толпы, ухватив Загибу за стегач, потащили его, как добычу. Добрыня собирался было послать гридней, не то убьют ведь его парни, но Владимир крепко схватил его за руку: «Нет!» От такого, как Загиба, пользы нет, только вред один.

— Ты ещё можешь победить, коли Роду угодно, — молвил Павша Некруту, отбрасывая в сторону щит. Потом на пирах будут говорить, будто не хотел Павша нечестной победы, но в самом деле меч уже выскальзывал из раненой окровавленной длани. Он переложил меч в левую руку, обратив на себя внимание Некрута, снова нехорошо оскалившегося.

Белки глаз у Некрута выкатились в приливе безумной решимости, с криком он ударил мечом, обхватив его обеими руками, сверху вниз, слева направо и снова сверху. Он бил вслепую, как будто от пчёл отмахиваясь, надеясь попасть по противнику, ещё полный сил, не уставший. Терявший силы Павша понимал, что Некрут рано или поздно попадёт по нему, шагнул навстречу удару, принял чужой клинок заострённой половиной меча. «Зазубрина будет!» — мелькнула мысль. Некрут надавил на меч всем телом, стремясь довершить удар, но Павша нырнул под клинок, рванув свой меч сверху вниз, зацепив ногу потерявшего равновесие Некрута. Тот взревел от боли, развернулся, ища противника, но Павша, собрав оставшиеся силы, ударил Некрута в закрытое бармицей лицо. Кольчатое бармичное железо не выдержало калёного харалуга: брызнула тугими струями кровь. Сколько раз Павша видел в грёзах, как побеждает Некрута, а тот просит пощады, стоя от страха и бессилия на коленях. Противник ничего не успел сказать, лежал, как мёртвый, на спине, разбросав в стороны ноги в яловых сапогах. И не узнать было теперь, стал бы он просить пощады или нет.

Павша опустил меч, рухнул на одно колено, опираясь на гарду меча, воткнутого в землю. Грудь, будто придавленная наковальней, тяжело ходила, в глазах всё плыло. Сбоку и спереди подступали тени, со сторон неслось:

— Молодец!

— Ай да Павша, брат!

— Левой рукой и как только смог!

Сверху глянуло любимое лицо с узорным очельем на голове. Серые глаза смотрели с озабоченным страхом. Нет, негоже невесту встречать поверженным на колена, да ещё и победителю! Павша с силой оттолкнулся ногой и рукой, опиравшейся на рукоять меча, встал. Тёмные жуки в глазах лопнули на множество мелких брызг, и землю как будто выдернули из-под ног…

Очнулся Павша в чьей-то горнице, не понимая, где находится. В окнах темно, на белодубовом столе потрескивала догорающая лучина, отбрасывая на стены смутные тени. Захотелось спать, и Павша снова провалился в приятный обволакивающий сон.

Утро светом распылённых окном солнечных лучей пробудило молодого кметя. У постели сидела боярыня Зарёна и улыбалась.

— Ворочался, ворочался, думаю: вот-вот проснётся, велела снеди погреть, — молвила и потянулась к столу за деревянной мисой с горячим хлебовом. Павша, привстав на локте, почувствовал головокружение. Бросил взгляд на правую руку, туго перевязанную тряпицей.

— Мой Станила, помню, придёт с похода, так сутки спать может, — продолжала Зарёна, наблюдая, как Павша громко, с удовольствием, втягивает в себя из глубокой ложки дымное мясное варево. — Ты проспал меньше, хоть и крови бадью потерял. Жилу тебе перебило, потому не спеши вставать, торопиться некуда, наберись сил. Когда ты свалился, был поганки белее, так моя Добронега решила, что смерть к тебе пришла, и сама чуть с горя рядом не упала. Так-то! Отдыхай, воин.

Зарёна плеснула в чарку сбитня и вышла из горницы.

Часа через два пришёл Колот. Увидев, что племянник поправляется, озаботился своими делами:

— Убирать надо поля, до зимы недалече осталось. Наймита снова возьму, там хлеб продам. Князь, может, войну какую затеет…

Павша не слушал: дядька принёс бронь с мечом, доставшиеся ему как победителю. Обнажив клинок, Павша водил по нему пальцами, заворожённый причудливым узором, образовавшимся от многих проковки и каления.

— Шлем потом отдам, — сказал Колот, — ты наносник Некруту в череп вогнул, склёпанный лист повело, править надо. Бармицу, опять же, рассёк.

Дядька ушёл. Ещё через час ввалились друзья, подняв невозможный гвалт, будто стая охотничьих хортов, наткнувшаяся на зверя:

— Чего разлёгся? В пляс уже пора!

— Гляжу — свой уже здеся. Свадьбу ещё не сыграли, пока валялся без сознания?

— Ха-ха!

— На тебе квасу свежего медового! — пузатый бочонок шлёпнулся на стол.

— О тебе токмо и говорят: как усталый, да левой рукой срубил противника? — в голосе Плоскини звучала лёгкая зависть: он всегда хотел быть лучшим.

— Загибу били мы. Князь вроде не против был, а потом передумал да гридней своих отправил, — сказал Хлыст. — Люди говорят, что вдова какая-то пожалела да у себя приютила, хоть от Загибы мало что и оставалось.

— Что осталось — заживёт, — ухмыляясь, молвил Усад, явно собираясь добавить охальное: — Отбили, видать, не всё ему, раз вдова забрала, а то, что Павша ему отрезал, так это вдове и не за надобностью в её вдовьих делах!

— Ха-ха!

— Тише вы! Глотки разодрали, как в молодечной у себя! — боярыня Зарёна еле пробралась сквозь молодцев, едва помещавшихся в горнице, беспокойными глазами будто спросила Павшу: не мешают?