— Вы мне обещали… про Петра, — сказал Шавров.

— Конечно… — Анатолий Кузьмич остановился перед дверьми аптеки. — Но раз уж мы с вами вместе теперь, то — честность за честность… Понимаете, мы у вашего мальчика дощечку нашли… Ту самую, что Самуил вам на кладбище передал. Сознался мальчик, что в банде был с родителями… Отец у него, правда, ссучился, с мусорами связался… Вы на меня в таком ужасе не взирайте, ни к чему это. Время теперь жестокое, сами знаете…

— Не тяните… — Шавров прислонился к стене.

— Я не тяну. Конечно, товарищи не простили отца… Положили ему на грудь дощечку… Обычай такой. — Он подтянул Шаврова к себе и, приблизив его лицо к своему, прошипел яростно: — Так что не ради мальчика ты на все пошел, а шкуры для! Мы ведь докажем, если что…

— Что… докажете?

— А то! В первый же день преставился твой пащенок, и ты об этом прекрасно знал! Иди, звони…

Словно во сне толкнул Шавров тяжелую дубовую дверь, звякнул колокольчик, из-за прилавка появился седой провизор в тщательно отутюженном белом халате.

— Что желаете, товарищ?

— Нам нужно позвонить, товарищ… — улыбнулся Анатолий Кузьмич. — Но я не вижу телефона?

— Вот, извольте, — провизор повернул ключ и вынул из шкафчика старинный бронзовый аппарат. — У меня пятеро сыновей, — объяснил он. — Балуются… Тут микрофон и слуховая трубка отдельно, монстр, его еще мой дед в Париже приобрел…

— Это изумительно! — согласился Анатолий Кузьмич и поднес слуховую трубку к уху, а микрофон — к лицу Шаврова.

— Центральная, — услыхал Шавров.

— Барышня… — начал он, чувствуя, как обмирает в груди и толстым непослушно-неповоротливым становится язык. — Мне… 315–210… Кто у аппарата?

— Еремин здесь… Шавров, я тебя узнал, слушай, а вслух не повторяй. От нас ушел Сушнев, сторож с кладбища. На вид лет 70, мумия. Это опасный преступник, понял?

— Понял, — он покосился на смешливые глаза Анатолия Кузьмича — тот был очень доволен услышанным, и продолжал: — Убавь два часа, все…

— Спасибо, — Анатолий Кузьмич взял Шаврова под руку, подтолкнул к дверям. — И вам, товарищ, огромное спасибо, — повернулся он к провизору. — Пусть ваши дети вырастут хорошими людьми… И продолжают ваше полезное дело.

Вышли на улицу, Анатолий Кузьмич жестом подозвал экипаж.

— Поезжайте домой… — он сочувственно улыбнулся. — Я хотел вас с собой взять. Но вижу — устали вы. И то правда — тяжелый день… Да и Сушнев, наверное, в бешенстве, как бы он вас не прибил… Да вы садитесь.

Шавров повернулся и увидел Храмова.

— Гора с горой… — развел тот руками.

— Юрий Евгеньевич пока с вами побудет… — объяснил Анатолий Кузьмич. — С вами и с вашей очаровательной женой… — с улыбкой уточнил он. — Поторопитесь, время не терпит.

Все замкнулось, сошлось. Шавров замычал, словно от нестерпимой зубной болта.

— Зачем вам… это? Зачем? — он замотал головой, появилось ощущение воды в ушах. — Вы же все заберете без шума, без драки, ведь и у вас будут убитые, если что…

— Вот вы о чем… — сузил глаза Анатолий Кузьмич. — Значит, — нам вы в принципах отказываете? Мы, значит, только шкуры для? Ошибаетесь, молодой человек… В отличие от вас и про шкуру помним, и про ненависть святую. И теперь не только барахлишко экспроприируем, но как можно более красной сволочи спать положим… Вечным сном… Все, поехали, болтовня окончена.

Шавров сел рядом с Храмовым, тот толкнул лихача:

— Трогай.

Экипаж зацокал по мостовой, Шавров оглянулся, Анатолий Кузьмич стоял на краю тротуара и улыбаясь махал рукой…

Таня открыла дверь и повисла на шее.

— Куда ты пропал? У меня все пять раз остыло!

— Я не один… — сказал он, пропуская Храмова вперед. — Позволь представить тебе: мой попутчик, да я тебе рассказывал: Храмов, Юрий Евгеньевич.

— Очень рада, — улыбнулась Таня. — С нами обедать, хорошо?

— Не откажусь. — Храмов повесил пальто, огляделся: — По ордеру живете? Знакомая картина. Мы с Соней — тоже…

— Проходите, пожалуйста. — Таня вошла в комнату. Стол был накрыт белой скатертью, тарелки и приборы аккуратно расставлены.