Что за причины толкали природу из года в год выказывать такую суровость и жестокость, никому было неведомо, но здесь, на равнинах в долине Арауки, солнце, ветер и пыль каждый апрель сговаривались, чтобы превратить необъятное пространство саванны в жерло самых что ни на есть адских мук.

Даже такой дом, как у Баэсов, построенный с умом, не был защищен от ярости стихий во время этого самого месяца апреля. Хотя он и был повернут спиной к баринесу, неосязаемая и действующая на нервы пыль проникала сквозь толстые деревянные стены. Мебель, кровати и даже еда, стоило ей какое-то время постоять на столе, — все покрывалось тонким слоем пыли, желтоватым и шероховатым.

А его завывания!

Рев ветра в апурской саванне был словно тоскливая жалоба всех истязаемых в тюрьмах мира, чьи голоса сливались в один нескончаемый плач. Если он и становился тише, то лишь для того, чтобы еще больше напрячь нервы людей, ждущих, что он вот-вот вновь взвоет с неслыханной силой.

— Впору сойти с ума! Сколько это еще продлится?

— До тех пор, пока не начнутся дожди.

— Боже!

Однако на тот момент в льяно не осталось ни одного бога, возможно, потому что ветер увлек его за собой, как увлекал птиц, и они разбивались о стены дома или о ветви старого дуба, которому, казалось, уже ничего не стоило освободиться от рабства корней и взлететь, отправившись на поиски густых южных лесов.

Больше не было ни дня, ни ночи. Был только ветер.

Ни тебе рассвета, ни заката. Только пыль.

Ни тебе сегодня, ни завтра. Только ожидание.

— Долго еще?

— Пока не начнутся дожди.

— Порой мне кажется, что это неправда, что в этом проклятом месте никогда не будет дождя.

Себастьян и Асдрубаль лежали в комнате, в полумраке, обливаясь потом и почти неподвижно, потому что любое движение заставляло потеть еще больше. Они коротали время за чтением, разговорами или погружались в долгий послеобеденный сон в ожидании, когда солнце исчезнет с горизонта и перестанет яростно палить огнем дом и саванну, как оно это делало почти с первого момента появления на небе.

— Дождь должен пойти, — рассуждал Себастьян. — Иначе скоро не останется ни одной живой твари.

— Почему они продолжают жить в таком неуютном месте? Почему не ушли в сельву или к морю?

— По той же причине, почему мы продолжали жить на Лансароте. Там тоже были солнце, и ветер, и засуха, но мы родились на острове и не променяли бы его ни на что другое. Ты уже о нем не вспоминаешь?

— Конечно вспоминаю. Увы, слишком часто.

Себастьян приподнялся на локте и внимательно посмотрел на своего младшего брата.

— Ты все еще скучаешь? — спросил он.

— А ты нет?

— Стараюсь отогнать от себя это чувство. Что-то мне подсказывает, что мы никогда не вернемся. Лансароте для нас как детство, которое навсегда осталось в прошлом. Вспоминать его — значит причинять себе напрасные страдания.

— А мне нравится это делать. Мне нравится вспоминать, как мы на рассвете выходили в море ловить рыбу или как пели серенады девушкам.

— Девушки! — Себастьян присвистнул. — Сколько времени мы к ним не прикасались?

— И не говори!

— Помнишь Пинито… ту, из Фермеса? Вот зад так зад!

— Куда ей до Мануэлы! — Асдрубаль повернулся и искоса взглянул на него: — Почему ты не женился на Мануэле?

— Наверно, предчувствовал, что что-то такое должно было случиться, — прозвучало в ответ. — Мне не стоило с кем-либо связывать свою жизнь, ведь судьба распорядилась забросить нас в такую даль.

— Она зарвалась. Как сказал бы старик Акилес: «Клянусь своим тайтой, хватанула через край». — Асдрубаль лежал, подложив руки под голову и разглядывая толстые балки высокого потолка. — На самом деле со мной было что-то похожее, — признался он. — Я тоже с тех пор, как вошел в сознательный возраст и понял, что Айза особенная, начал привыкать к мысли, что с нами еще произойдут удивительные вещи. Фактически, они происходили с самого момента ее рождения.

— Почему?

Оба надолго замолчали, очевидно стараясь найти убедительный ответ на вопрос, который они задавали себе всю жизнь.

— Нам нужно было учиться намного больше, чем мы учились, чтобы это узнать, — наконец сказал Асдрубаль. — Хотя я всегда думал, что в мире нет никого, кому известен точный ответ. Теперь мы знаем, почем фунт лиха, и остается только смириться.

— И у тебя никогда не возникает чувства протеста?

— Против кого? Против Айзы, которая больше всех страдает от последствий, или против природы, которая усложняет нам жизнь? Смотри, что творит здесь природа, — что толку протестовать!

— Ты можешь восстать против судьбы.

— Против судьбы? Никто не знает, какова его судьба, пока не дойдет до конца, а тогда уже слишком поздно. Кто знает, а вдруг все это — лишь путь, который ведет нас к чему-то невероятному?

— Например?

— Не имею представления! — Асдрубаль повернулся, чтобы снова взглянуть на старшего брата. — Знаешь, почему я хочу по-прежнему быть рыбаком? Потому что, когда выходишь в море, все время питаешь иллюзию, что у тебя под ногами скрывается что-то чудесное, что ты можешь вытащить своими сетями. На суше не существует ни сюрпризов, ни тайн. Под землей нет ничего, кроме земли.