Еще в школьные годы Гришка прочитал чеховский рассказ и поэтому прозвал собаку Каштанкой. Это имя прочно за ней закрепилось, тем более, что никто из заключенных не знал подлинного, которым ее наделил хозяин. Со временем пес стал отзываться на свою новую кличку.

— Каштанка, Каштанка, — говорили заключенные, — какая нечистая сила заставила тебя связаться с таким хозяином?!

Однако желание посчитаться с Климовым пересилило симпатию к несчастному псу, и Гришка решился использовать его для мести своему супостату.

В тот злополучный для животного день хозяин, как всегда, оставил Каштанку снаружи, а сам отправился в мебельный цех, где по его заказу мастерили письменный стол особого фасона, который, по его понятию, должен был способствовать уважению к его особе.

Операция по краже Каштанки оказалась несложной. Привыкшая получать из рук Гришки угощения, Каштанка не лаяла, и Гришка незаметно увел ее в глубь лесобиржи, за высокие штабеля досок. Видел это только случайно оказавшийся поблизости старичок-дневальный.

Здесь я заранее хотел бы предупредить читателя этих строк, что рассказ о дальнейших событиях может вызвать ужас у людей, незнакомых с лагерным бытом того времени. Но свидетель-дневальный именно так описывал происшедшее. Произнеся большой монолог, из которого явствовало, что он не может допустить, чтобы опер-кровопийца над ним, старым лагерником, бесконечно измывался, Гришка извлек припрятанный под телогрейкой нож и одним ударом умертвил Каштанку.

Однако эта экзекуция не удовлетворила Гришкину жажду мести. Как опытный мясник, он расчленил собаку, затем отправился в курилку, где всегда в холодную пору горел в печи огонь, промыл мясо, вскипятил и посолил воду и побросал куски в большой котел. Ароматный запах вареного мяса распространился по курилке, и заходившие погреться работяги с вожделением поглядывали на печь.

— Разжился свининкой в поселке, — заявил Гришка, — у меня сегодня день рождения, всех угощаю.

— Неплохо и водочки привезти, — заметил кто-то из работяг.

Один из бесконвойных шоферов был тут же снаряжен за спиртным.

Между тем вышедший из цеха Климов стал свистеть, призывая любимого пса. Не получив привычного отклика, он забеспокоился, забегал по заводской зоне, спрашивая всех, не видел ли кто собаки. Еще не зная, в чем дело, некоторые зеки злорадствовали при виде взволнованного, без толку суетящегося опера.

Обходя завод, Климов забрел и в курилку лесобиржи. При виде опера Гришка пришел в хорошее расположение духа и весело закричал:

— Оставайся с нами, начальник, скоро обедать будем и тебя угостим, а то ведь в хлопотах, небось, и не поел нынче!

Климов не удостоил Гришку ответом и выбежал из курилки.

— Своего не признал, — загадочно произнес Гришка, — истинную дружбу и привязанность подлюга не ценит.

Разумеется, тайного смысла Гришкиных слов никто из присутствующих в тот момент не понял.

Наконец, привезли водку, и присутствующие собрались приступить к обеду. Похлебка казалась на редкость аппетитной. Ловко, как опытный повар, орудуя ножом, Гришка разрезал мясо на куски и призвал присутствующих начать трапезу. Но тут неожиданно наступило прозрение. Кто-то, подобно мальчику из известной сказки Андерсена, вдруг закричал:

— Да это же собачина, климовский пес! В курилке стало тихо. Некоторые посмотрели на Гришку с любопытством, другие взирали на него с осуждением. Были и такие, которые с отвращением выбежали из курилки. Голода в то время в зоне уже не было, и блюдо, приготовленное из собачины, особенно привлекательным не казалось. Однако нашлось несколько человек, которые с хохотом окружили стол и принялись пожирать куски горячего мяса. Сам Гришка священнодействовал, глаза его горели. Он не просто ел собачину и угощал ею присутствующих, но совершал символическое действо, подобное ритуальной трапезе дикарей-людоедов.

В несчастном псе он видел своего заклятого врага — опера и мстил за выпавшие на его долю унижения. Водка развязала участникам пиршества языки, и взрывы хохота сопутствовали Гришкиным антиклимовским проклятиям.

В лагере трудно сохранить в тайне от надзора сколько-нибудь приметное событие: слишком много там соглядатаев, готовых выслужиться. И Климов уже к вечеру знал о судьбе своей собаки. Он был в бешенстве. Завести на Гришку уголовное дело не мог и был вынужден довольствоваться тем, что упрятал парня в очередной раз в ШИЗО, а через неделю приказал этапировать его в дальние режимные лагеря. Эту неделю Гришку выводили на работу на завод. Он был сумрачен и то и дело заговаривал о содеянном, порой пуская слезу.

— Какого пса замочил, — говорил он собравшимся вокруг него в курилке слушателям. — Каштаночка мне верила, а я ее ножом!

Присутствовавшие молчали, никто не смеялся. Гришке сочувствовали, потому что считали, что он вынужден был совершить это злодеяние ради защиты своей чести. Все осознавали трагизм ситуации. Гришка на свой лад пережил многократно воспроизведенный в классической литературе конфликт долга и чувства.

Перпетуум-мобиле