Когда Конвей наконец перешел к делу, Зорге удивился. На самом деле удивился, без дураков. Получалось, что американец прибыл из Москвы. Или работает с кем-то, кто связан с Москвой. Прямо об этом Конвей не сказал, но та информация, которой он владел и которой поделился, заставила крепко задуматься.

Когда американец впервые обратился к Зорге «дружище Рамзай», сердце Рихарда дрогнуло и замерло. Видно, и на лице что-то отразилось, потому что Конвей торопливо отступил на шаг и попросил не делать глупостей. Зорге и не делал. Зорге решил ждать продолжения.

Конвей перечислил всех участников группы Зорге, назвал имена и псевдонимы, рассказал о том, кто вербовал самого Рамзая, кто работал с ним во время подготовки. Передал привет от старинного знакомца еще по московским временам Евграфа Павловича, упомянул Евгения Корелина, с которым Рихард пересекался в Китае, – в общем, не просто привлек внимание собеседника, а приковал его намертво. Теперь, если бы Конвей сам попытался прекратить разговор, Зорге заставил бы его говорить. Любым способом.

От почетного звания эмиссара Москвы Конвей отказался сразу и твердо. Сказал, что представляет частную фирму, очень информированную, очень эффективную, но совершенно частную. Поддерживающую отношения с сильными мира сего на самом высоком уровне.

У вас сегодня сеанс связи с Москвой, не то спросил, не то сообщил Конвей. Вы получите радиограмму с таким вот сообщением – американец достал из кармана клочок папиросной бумаги и протянул ее Зорге. Это расшифровка, понятное дело, вы ознакомьтесь с содержанием и сожгите – Зорге прочитал и сжег. Давайте встретимся завтра, на этом же месте и в это же время, предложил Конвей, улыбаясь. Если мое предвидение подтвердится, конечно. Если нет – вы сами вольны выбирать, как поступать со мной в дальнейшем. Идет?

Зорге задумался на секунду, потом кивнул.

Если кто-то знал о нем и его группе так много и хотел бы пресечь их деятельность, то мог бы это сделать еще вчера. Но если настолько информированный человек хочет продолжить общение, то тут стоит разобраться. В конце концов, Москва могла затеять проверку. Способ затратный и нелепый, но Центр уже неоднократно продемонстрировал свою странную, чтобы не сказать жестче, логику.

В конце концов, самого Зорге пытались вызвать в Москву перед самой войной. В отпуск. Естественно, в отпуск, как же иначе? Не на допросы же с расстрелами? Пришлось изворачиваться, объясняя свое нежелание возвращаться. И только война выручила, снова восстановила привычную картину мира, мира, в котором нужно чужих бояться больше, чем своих.

Радиограмма пришла вовремя – зашифрованная по всем правилам, со всеми метками, подтверждающими ее происхождение. В ней не было ни слова о шустром американце, но текст совпадал с тем, что было написано на том самом листке папиросной бумаги. И Зорге пришел на следующую встречу.

Конвей ничего не выспрашивал, даже не пытался вытянуть из Рихарда какую-либо информацию. Конвей говорил, и Зорге понял, почувствовал, что тот не врет, что он действительно обеспокоен происходящим в Японии, и что если не вмешаться, то может произойти катастрофа.

Зорге поверил и организовал себе встречу с адмиралом Ямамото. Попросил, чтобы адмирал уделил ему час, не более, но в приватном порядке, например в клубе.

Адмирал был несколько удивлен, но этого своего удивления не демонстрировал. Так, легкое любопытство сквозило в его вопросах, некоторая скованность в движениях и напряженность в словах. Адмирал умел общаться с прессой, журналисты очень любили его пресс-конференции, Ямамото никогда не замыкался, не прятался за дежурными формулировками «без комментариев» и «ничего не можем сообщить». Он всегда старался дать журналистам хоть какую-то информацию. Уход адмирала из министерства журналисты восприняли с печалью именно по этой причине.

Зорге начал беседу как раз с этого – с печали.

– Нам очень не хватает ваших пресс-конференций, – с легкой вежливой улыбкой сказал он. – Сейчас мы просто тычемся лбами в бронированную стену министерства, набиваем шишки и вынуждены питаться даже не объедками информации, а ее тенью.

Ямамото улыбнулся в ответ и чуть склонил голову, как бы благодаря за комплимент и демонстрируя свое нежелание обсуждать действия министерства. Хоть адмирал и пришел на встречу в штатском, но ни на мгновение не забывал о своем положении. И то, что сейчас с ним разговаривает представитель дружественной Германии, ничего не меняло. В японском флоте публично выражать свое мнение по вопросам политики мог только министр. Все остальные обязаны проявлять скромность и даже аполитичность.

Кроме того, адмирал был явно ограничен во времени. Он не стал демонстративно поглядывать на часы, просто достал из внутреннего кармана пиджака свернутый лист бумаги. Зорге узнал свое письмо, в котором он перечислил вопросы, которые собирался задать.

Адмирал положил лист бумаги на столик возле кресла, разгладил его ладонью правой руки. Левую руку адмирал держал на коленях – сказывалась привычка, нежелание демонстрировать искалеченную ладонь.

– Вы хотели узнать мое мнение по поводу критской операции люфтваффе? – спросил Ямамото, четко расставляя смысловые акценты.