— Я думаю, что вы можете позволить себе такую вольность, — отвечал доктор, улыбаясь.

— Ох, ради бога, не толкуйте про вольность: этого добра и так слишком много, — сказала мисс Просс.

— Тише, милая… Опять! — напомнила Люси.

— Хорошо, моя касаточка, — сказала мисс Просс, энергично кивая, — только ведь я, слава богу, подданная его пресветлого величества короля Георга Третьего (произнося это имя, мисс Просс сделала книксен) и, стало быть, у меня такое правило:

Мистер Кренчер, в приливе верноподданнических чувств, хрипло повторил эти слова за мисс Просс, как делается в церкви.

— И отлично, что вы остались таким истинным англичанином; жаль только, что простуда испортила вам голос, — сказала мисс Просс одобрительным тоном. — А еще, все-таки у вас спрошу, доктор Манетт. Скажите, пожалуйста (надо заметить, что эта добрая душа имела обыкновение притворяться, будто ей кажется совсем не важным то, что всего больше их тревожило, и затрагивать эти вопросы как бы случайно и мимоходом), скажите, пожалуйста, скоро ли мы отсюда уедем?

— Боюсь, что еще не скоро. Это было бы небезопасно ради Чарльза.

— Ну ничего! — молвила мисс Просс, подавляя вздох и весело глядя на золотистые волосы своей милочки, озаряемые пламенем камина. — Значит, надо стиснуть зубы и еще подождать, только и всего. Держи голову выше и сожми кулаки, как говаривал мой брат Соломон… Идем, что ли, мистер Кренчер?.. А ты, птичка, смотри у меня, сиди смирно!

Они ушли, оставив Люси, ее мужа, отца и ребенка у ярко пылавшего камина. Мистера Лорри ожидали с минуты на минуту, тотчас после закрытия банкирской конторы. Мисс Просс перед уходом и лампу зажгла, но отставила ее в сторонку, в угол, чтобы им приятнее было у огня. Маленькая Люси сидела возле дедушки, обняв обеими руками его руку, а он начал вполголоса рассказывать ей волшебную сказку о том, как одна могущественная фея разрушила тюремные стены и освободила узника, который когда-то оказал ей услугу.

Все было тихо и спокойно, и Люси начинала чувствовать себя гораздо лучше.

— Это что такое! — вскрикнула она вдруг ни с того ни с сего.

— Душа моя, — сказал ее отец, прерывая свой рассказ и положив руку на ее руку, — успокойся. Ты совсем не владеешь собой. Можно ли так распускать себя! Всякий пустяк, малейшая безделица тебя пугает. Ты ли это, дочь своего отца?

— Мне показалось, папа, — сказала Люси, побледнев и дрожащим голосом, как бы извиняясь, — мне показалось, что на лестнице кто-то чужой.

— Душенька, на лестнице ровно никого нет.

Едва он произнес эти слова, как в дверь постучались.

— Папа, папа, что это? Спрячьте Чарльза. Спасите его!

— Дитя мое, — сказал доктор, вставая и положив руку на ее плечо, — я и так спас его. Что за малодушие, моя милая? Пусти, я пойду отворю.

Он взял лампу, прошел две комнаты, отделявшие гостиную от передней, и отпер дверь. Последовал грубый топот ног по паркету, и в комнату ввалились четверо мужчин в красных колпаках, вооруженные саблями и пистолетами.

— Дома ли гражданин Эвремонд, по прозвищу Дарней? — спросил первый из вошедших.

— Кому его нужно? — сказал Дарней.

— Мне нужно. Нам всем нужно. Я вас узнал, Эвремонд. Я вас видел сегодня в суде. Арестую вас снова именем республики.

Все четверо окружили его; он стоял среди комнаты, и жена, и дочь повисли у него на шее.

— Скажите, за что меня опять арестуют?

— Довольно с вас того, что велено сейчас же отвести вас прямо в Консьержери; завтра узнаете остальное. Завтра поутру вас вызывают к суду.

Доктор Манетт так и окаменел на месте при этом вторжении и стоял с лампой в руке, изображая из себя канделябр. Но, услышав эти слова, он очнулся, поставил лампу на стол, подошел к говорившему и, взяв его за переднюю полу красной шерстяной рубашки, сказал:

— Вы сказали, что узнали его. А меня вы знаете?

— Как же вас не знать, гражданин доктор!

— Мы все знаем вас, гражданин доктор! — отозвались трое остальных.

Он рассеянно посмотрел на каждого из них и, понизив голос, сказал после краткого молчания:

— Так не ответите ли вы мне на его вопрос: как это случилось?

— Гражданин доктор, — сказал первый с видимой неохотой, — на него донесли комитету Сент-Антуанского квартала. Вот этот гражданин тамошний, — добавил он, указав на второго из вошедших.

Указанный гражданин кивнул и сказал:

— Да, обвинение идет от квартала Сент-Антуан.

— В чем же его обвиняют? — спросил доктор.

— Гражданин доктор, — сказал первый все так же неохотно, — не спрашивайте больше. Если республика потребует от вас жертвы, вы, как добрый патриот, почтете за счастье принести ей жертву. Республика прежде всего. Народ важнее всего. Эвремонд, нам некогда ждать.