Княжеские дети росли на браном поле, и едва протекали их младенческие лета, они уже с мечом сидели на борзых конях. Святослав I, будучи еще отроком (в 946 г.), метал копьем во врагов — древлян [13] . Десятилетний Георгий и пятилетний Владимир, сыновья в. к. Всеволода III, были под осадою г. Пронска [14] .

Святители и пастыри церкви учили народ и государей. Наука считалась тогда сверхъестественным знанием. Честность и благородство души, справедливость и совесть руководили простым, но светлым умом.

— Да будем золоти, яко золото, — говорили наши предки вместо клятвы [15] . Митрополит киевский Никифор, славившийся душеспасительными наставлениями, так писал к Владимиру Мономаху: «Ум есть око души. Ты, государь мудрый, управляешь своим народом чрез воевод, а душа управляет телом посредством пяти чувств. Твой ум постигает смысл каждого слова: мне ли предписывать тебе законы умеренности? Властитель земли сильной! Твоя десница ко всем простерта. Ты не таишь ни серебра, ни золота; но раздаешь их. Благодать Божия пребывает с тобою. Скажу одно: душа обязана поверять действия своих чувств, а государь своих слуг. Испытай, князь, помыслы об изгнанных, осужденных и презренных неправдами. Вспомни, кто кого оклеветал, и сам суди. Не печалься моей речью и не думай, чтобы кто приходил ко мне печален и просил, чтобы я писал к тебе. Пишу только для воспоминания, ибо твоя власть великая требует великого отчета; пишу как церковь повелевает пастырям говорить правду князьям. Знаю, что и мы, грешники, покрытые греховными стругами, нуждаемся в исцелении… Человек в лице, а Бог в сердце» [16] . Россия вскоре прославила Нифонта, новгородского епископа, запечатлев его имя названием «поборника всей земли русской»; ибо он мирил князей и хранил православие. Когда он помер в Киеве, находясь здесь по делам церкви, тогда все плакали по нем, и современный летописец Новгорода восклицает: «За грехи наши мы лишились здесь видеть гроб его!» [17]

Воинственный дух наших предков носит уже во время междоусобных браней отпечаток бесчеловечия и зверства. Удельные князья, кипя злобою друг на друга, убивали безоружных, поражали мирных граждан смертоносным оружием; предавали селения мечу и огню и тщеславились опустошением отечества! Таковые события должно приписать ожесточению, мести, необузданности и непросвещению князей, но как должно судить об них потомство? Оно произносит беспристрастный суд над виновниками несчастия. Но не одна отечественная история наша памятна событиями грустными: мы находились еще в полуобразованном состоянии, но лучше ли нас в этом <отношении страны> Европы тех же веков? Грабежи, истребления целых городов, кровавые дела безрассудного рыцарства, постоянное восстание вассалов, кровожадность принцев и королей, безнравственность духовенства и его сластолюбие ознаменовали эти самые времена.

Несчастия, происходившие от раздоров наших удельных князей, были естественным следствием всеобщего бедствия: нашествие татар поглотило Россию. Тогда расстроилось гражданское благосостояние и самое человечество унизилось; тогда отечество, обагренное кровью, утешалось еще тем, что оно могло оплакивать бедственное событие Калкской битвы [18] . Наши праотцы были осуждены на рабство! Отряд Чингис-ханова войска, остервененный сопротивлением великого князя киевского, Мстислава Романовича, рубил жителей беспощадно и все обращал в пепел. Этот князь, достойный имени Мстислава, явил на себе пример воинственной гордости. Заслонив берега реки Калки с небольшою дружиной, он решился умереть со своими воинами. Три дня бились с ним лютые враги и не могли одолеть; но, прибегнув к льстивым обещаниям пропустить, если он оставит поле битвы, устремились на отступавших и вероломно изрубили всех в куски; трех князей задушили под досками и пировали на трупах истребленного полчища. Вот чем ознаменовалось первое бедствие; за ним последовало зло гораздо ужаснейшее, это — иго!

Суеверие носило молву, что татары суть предтеча разрушения мира. Народ стенал и с воплем обращался к Богу: «Всевышний! Ты караешь Русь в своем праведном гневе, но откуда же сии страшные пришельцы? Ты один знаешь, великий Боже! — Мудрые книжники ведают, но мы не постигаем, кто они? Мы знаем их по нашим страданиям» [19] . — Страх был повсюдный: все постились. Духовенство день и ночь воссылало молитвы к Тому, который одним мановением сокрушает величие царств. Прощались со здешним миром, готовились к последнему суду. Все думали, что близок час разрушения вселенной! Толпами стекались в мирные кельи, надевали монашеские одежды и верили, что она их спасет. Молились, чтобы Бог пощадил их от мечей татарских, по крайней мере для принесения раскаяния в своих грехах. Этот ужас был подобен тому, какой распространяли норманны в VI веке, когда они свободно опустошали Англию, Шотландию, Францию, Андалузию и Италию. — По церквам тогда читали установленную молитву: «Спаси нас, Господи, от ярости норманнов» [20] . Униженные наши праотцы не находили заступников. Головы князей падали в Орде по одному взгляду ханов. Многие из князей запечатлели свою жизнь мученической смертью. Роман, князь рязанский, неосторожно говоривший в Орде об Алкоране, был потребован к ответу Мангу-Тимуром. Князь смело говорил свое мнение. Озлобленные поклонники Алкорана заткнули ему рот, изрезали его по суставам и, содрав с его головы кожу, воткнули голову на копье. — Русские плакали по своем князе, но славили умершего за православную веру [21] . — Все трепетало пред именем хана; что он ни приказывал, все повиновались раболепно. — Только говорили: «Царь велит, царь приказывает, да будет его воля!» Из этих слов произошла древняя пословица: «Близ царя, близ смерти». Князья наши ездили в Орду как на Страшный суд. Представляясь царю, они не ручались за свою жизнь. Ласкаемые и угощаемые ханом, они не были еще уверены, как их отпустит царь. Нередко после милостивого принятия следовала смерть. И тот был счастлив, кто мог возвратиться в отечество с головою! Потому все наши князья, вельможи и сопровождавшие их, отправляясь в Орду, принимали Тайны Св. Причастия, прощались навсегда со всеми родными и знакомыми и писали духовные завещания [22] .

Не утомляя внимания читателей изображением тогдашних бедствий, не можем, однако ж, пройти молчанием о том унижении, какое должны были совершать наши князья при приеме послов. Когда хан отправлял посла в Москву, тогда великий князь встречал его за городскими воротами как самого царя и подносил ему чашу кобыльего молока. Князь наблюдал пред ним величайшее почтение, безотчетную покорность и не смел пред ним садиться. Когда посол садился на коня, тогда князь наклонял пред ним свою спину, а тот, став на нее ногами, взлезал на лошадь [23] . Этот обычай прекратился в конце XV века. София, супруга в. к. Иоанна III, убедила его не встречать ордынских послов [24] . Никто не избегал угнетения и никто не был уверен ни в своей собственности, ни в своей жизни. Богачи лишались имений без всякой вины; матери оплакивали честь дочерей: враги презирали невинность! Часто жены и девицы, защищая свою добродетель, бросались с высоких хором или поражали себя ножами! Часто татары в глазах родителей топтали младенцев конями и смеялись над воплями несчастных; часто в присутствии детей они вырывали внутренность отцов и матерей и сдирали с живых кожу. О, тогда живые завидовали мертвым! Гордые некогда боярыни преклоняли с трепетом свои головы пред повелениями татарских жен; нося прежде золотые ожерелья и шелковые одежды, едва уже прикрывали наготу рубищем; некогда окруженные толпою слуг, они сами сделались рабынями татарок: носили для них воду, мололи хлеб, готовили пищу в дымной избе, в коей закуривали свои нежные, белые лица чернотою неволи; тогда уже никого не различали. Потушали самую честь, которая драгоценна только при благоденствии.

Наши праотцы, повинуясь всему, искали облегчения; но варвары следовали другому образу мыслей: они думали, что покоренные не могут быть друзьями победителей; что истребление первых необходимо для успокоения последних. От таковых действий азиатской политики изменился народный дух: угнетение, страх и раболепная покорность унизили благородные свойства. Обман уже не был пороком, клевета не казалась гнусным поступком. Лишение женской свободы, введение холопского состояния, брание взяток, наказывание кнутом на торговых местах, клеймение воров за кражу, вешание преступников и всеобщее невежество достались в удел от поработителей. Самые благороднейшие чувства стыда, чести и совести исчезли: мы пресмыкались и низкими доносами губили единокровных. Разоряли даже собственные свои владения. Мы гибли от самих себя, а татарские мечи довершали наше горе. Победные венки наших предков не пленяли угнетенных. Некогда витязи говорили своей дружине: «Станем за отечество и смертью искупим его, а ныне и последняя искра любви угасла. Горе нам, горе!» — восклицают современные летописцы. «Защитники добрые исчезли; ничто не ратоборствует за нас; кровь льется за хана. Прошли те благословенные годы, когда великие князья не разоряли нас, не грабили единоземных владений. Сокрылись навек от нас покой и гражданское счастье! Баскаки сидят у нас на троне, наши государи преклоняют колена пред ними, а с нами они поступают как с презренными, осужденными на вечное рабство: закладывают, продают и убивают без суда». — Понятие о чести и справедливости так изменилось тогда, что князь липецкий Святослав почитался нами за злодея, потому что отражал насилие татар; а князь рыльский Олег, вонзивший в его грудь свой меч, был похваляем современниками. Самые нравы носили тогда отпечаток азиатской свирепости. Одно великокняжение Василия Темного ознаменовано многими злодействами. Князь Василий Косой отсек руку и ногу Роману, кн. переславскому; в. к. Василий и племянник его Василий Косой ослеплены; кн. Шемяка и кн. литовский Михаил отравлены. Чернь без всякого суда топила и жгла людей. Кн. Иоанн Можайский, осудив на смерть боярина Андрея Дмитриевича, всенародно сжег его на костре с женою за мнимое волшебство. Верные гибли, гражданское бытие исчезло, порядок и тишина, необходимые средства для возрастания благосостояния, нарушались еще постоянными набегами и внутренними смутами. Дети великих князей спорили о наследстве престола, а племянники с дядьями; вероломство следовало за вероломством, разбои за разбоями, в коих отличился хищный князь Борис Александрович тверской (1445). Так поступил и Дмитрий Шемяка, нарушавший постоянно спокойствие великого княжения и давно сделавшийся ненавистным народу. Духовенство вступалось за бедствия отечества, напоминало Шемяке, что он не живет в мире, грабит бояр, тайно сносится с врагами. В несчастных временах России православные пастыри являлись ее утешителями. Они укрепляли народ верою и грозили небесною карой губителям благосостояния. Они бестрепетно напоминали князьям их долг и сами свято выполняли свое призвание: говорили истину, не страшась гнева. «Ты ведаешь, — писали наши святители к жестокосердому Шемяке (1449 г.), — сколько трудился твой отец, чтобы присвоить себе великокняжение: лил кровь россиян, сел на престол и должен был оставить его; выехал из Москвы с пятью слугами и сам звал Василия на Государство; снова похитил престол и долго ли пожил? Едва достиг желаемого и скрылся в могиле, осужденный людьми и Богом; но что случилось с братом твоим? В гордости и высокоумии он резал христиан — благоденствует ли ныне? Вспомни и свои дела! Когда безбожный Махмет стоял у Москвы, ты не хотел помогать государю и был виною пролития христианской крови. — Сколько сожжено храмов, убито людей, поругано девиц и монахинь! Ты, ты будешь ответствовать Всевышнему! — Великий князь молил тебя идти с ним на врага — но тщетно. Пали верные воины в крепкой битве: им вечная память, а на тебе кровь их! Господь избавил Василия от неволи, но ты, вторый Каин и Святополк в братоубийстве, разбоем схватил великого князя, истерзал его: на добро ли себе и людям? Долго ли господствовал, и в тишине ли? Волнуемый беспрестранно страхом, ты не находил покоя днем и не знал ночью сна от страшных сновидений: искал великого княжения и погубил свой удел. Великий князь снова на престоле: данного Богом не отнимет человек! — Но ты и ныне не выполняешь клятвенных условий мира: именуешь себя великим князем и требуешь от новгородцев войска, будто бы для изгнания татар, призванных Василием для своей защиты. Они немедленно будут высланы из России, когда докажешь свое миролюбие к государю. Он знает все твои происки. — Мы, служители алтарей, молим тебя, господин князь Дмитрий, очисти совесть, удовлетвори праведным требованиям великого князя, готового простить и жаловать тебя из уважения к нашему ходатайству, если обратишься к раскаянию. Когда же в безумной гордости посмеешься над клятвами, тогда не мы, а сам возложишь на себя духовную тягость: будешь чужд Богу, Церкви, Вере и проклят навеки со всеми своими единомышленниками». — Эти убеждения не подействовали на Шемяку. Он начал войну и в битве под Галичем потерял свой удел [25] . Пастыри духовные проповедовали мир и желали благоденствия народу. Св. Иосиф, основатель волоколамского монастыря, сильно изобличал даже тех из духовных, которые вводили расколы. Так он писал к суздальскому епископу Нифонту по случаю распространившейся жидовской ереси: «Древние орлы веры, святители наши, возвещали истину в вертограде церкви». В важных случаях, где требовалось приговора решительного, возвышался голос достойных пастырей [26] .

Европейские государства в XIV в., когда мы стенали в оковах собственного плена, стремились к просвещению. — Какое же сравнение нашего состояния с европейским? Невежество, грубость и забвение сознания, что мы повелевали некогда обширными и богатыми странами, овладело нашими умами до суеверия. Мы думали, что нельзя восстать противу угнетателей, что одна небесная сила, а не человеческая, могла бороться с врагами веры и народности. Утрата независимости обезоруживала нас, и мы, как низкие поклонники, не смели замышлять о справедливой свободе: деспотизм давил! Народ и государи, смиряясь по необходимости, страдали и безмолвствовали. Казалось, что нельзя уже было надеяться, кто бы напомнил им о прежнем их величии и могуществе, кто бы воспламенил их самоотвержением. Хотя победы невские и раковорские свидетельствовали монголам о силе нашего меча, но мы не восставали противу наших поработителей. Ум Александра Невского блеснул во мраке, а Раковорская битва оставила одни печальные следы воспоминания [27] . Всяк заботился о сохранении своей жизни; казалось, что никто не хотел слышать, что друг его, его соотечественник, гибнет от руки татарина; что по стогнам льется кровь без наказания; что кинжал дерзкого самоуправителя рассекает с зверской радостью верных поборников отечества; что прекрасные и добродетельные жены преданы поруганию; что свобода мыслей уничтожена, и цепи рабства заглушали повсюду святую любовь к родине, отечеству, своей собственной жизни — в неволе было не до просвещения! От Владимира Равноапостольного до смерти Владимира Мономаха был у нас счастливейший период благосостояния и просвещения. От Мономаха до Донского [28] — горестное воспоминание! — это период наших бедствий: тут мы совершенно загрубели от татарского ига. Россия не уцелела бы от совершенного уничтожения, если бы не способствовали ей внутренние раздоры в Орде.