— И все-таки в чем причина вашей щедрости? — продолжал допытываться Сталин

— Курочкин готовится освобождать Старую Руссу. А это мой родной город, — признался я.

— Ну, коль родной, то надо отпустить, — усмехнулся он.

Старую Руссу Сталин тоже знал по 1919 году. В ту пору там находился штаб Западного фронта, а Сталин был членом РВС фронта.

В феврале 1944 года я был в Ставке по текущим делам и был удивлен, когда Сталин мне сказал, что Старая Русса в наших руках (я этого еще не знал), но название «Старорусская» не будет присвоено ни одной из стрелковых дивизий, так как немцы, опасаясь окружения, оставили Старую Руссу ночью, а наши войска их отход прозевали.

— Но, — говорю я ему, — в старой армии в России был 113-й пехотный Старорусский полк.

— Ну это было в старой армии, — развел руками Сталин и шутливо расшаркался и поклонился. — А у нас, как видите, оснований давать такое название нет.

Все же это название наши части получили. Когда немцы покинули Старую Руссу, в ней не оказалось жителей. Город был весь разрушен. Жители, не успевшие эвакуироваться летом 1941 года, частью ушли в деревни, частью в партизаны, а многие погибли от рук фашистов.

Верховный очень внимательно относился к предложениям командующих фронтами, но бывал довольно скептически настроен, когда они иной раз предлагали не совсем понятные «прожекты». Помню, мы в Ставке были удивлены, когда Мерецков предложил Сталину ввести в стрелковых войсках подразделения гренадер, вооружив их противотанковыми гранатами и противотанковыми ружьями. Сталин ответил, что у нас есть гвардейские части, ударные армии, в которых у бойцов есть то же самое вооружение, поэтому вряд ли целесообразно вводить такое название. Неожиданно, почти в полный голос, немного картавивший Мерецков гаркнул:

— Здорово, гренадеры! — И уже тише спросил: — Не правда ли, звучит красиво!

Сталин вздрогнул и недоуменно посмотрел на него:

— Ну, если только из-за этого вводить новое название, то это будет вряд ли уместно.

Так и остались мы без гренадер.

Летом 1944 года кто-то из фронтовиков предложил Ставке сформировать несколько кавалерийских корпусов для преследования отходящего противника. Сталин усомнился в этом и заявил, что преследовать врага лучше танками. Но докладчик настаивал, приводя в качестве довода то обстоятельство, что сейчас лето и сена для лошадей достаточно. Сталин посмотрел мимо него и ядовито сказал:

— Сено… И только из-за этого вы и предлагаете сформировать кавалерийские корпуса? Несерьезно все это и неприемлемо.

При всей значимости работы в ГАУ я все-таки считал себя строевым командиром, место которого, конечно же, в войсках. Мне было в высшей степени обидно, что за боевыми действиями приходится наблюдать со стороны, из Москвы, а не быть их непосредственным участником.

Когда поставки вооружения и боеприпасов приняли устойчивый характер, я во время одного из докладов в Ставке попросил отпустить меня на фронт. Неожиданно последовала бурная реакция. Сталин нахмурился и коротко бросил:

— Работайте, где работаете!

Распрощался сухо, а в приемной Поскребышева меня остановили члены ГКО, упрекая за неуважение к Сталину, который, руководя фронтами, опирается на глав центрального аппарата Наркомата обороны, а один из них смеет просить отпустить его на фронт, как будто Сталин занят чем-то другим, а не руководит фронтами, и что здесь не легче, чем там.

Тем не менее во время докладов в Ставке я все чаще стал повторять, что для лучшей организации дела в ГАУ полезно собственными глазами взглянуть на боевое использование артиллерии. Сталин сердился, отмахивался, бывали неприятные перепалки, но в конце концов он согласился отпустить меня на фронт. Поездки эти оказались очень полезными.

Самой памятной была поездка с представителем Ставки Г. К. Жуковым на 1-й и 2-й Белорусские фронты. Было это в 1944 году, когда готовилась Белорусская операция. Жуков сам обратился к Сталину с просьбой отпустить меня с ним в качестве помощника по артиллерии. Так я оказался на фронте. Жуков провел рекогносцировки расположения противника, побывав на наблюдательных пунктах всех стрелковых дивизий ударной группировки. С ним выезжали Рокоссовский, Булганин, Казаков и я.

Вместе с Жуковым побывал я и на 2-м Белорусском фронте, где мы также проверяли ход подготовки к наступлению. Фронту требовалась помощь мощными артсредствами. Из резерва Ставки был выделен дивизион 305-мм гаубиц, который хорошо использовали уже в самом начале операции, хотя и потребовалось много хлопот по скрытному развертыванию артсистем. Тут же, на 2-м Белорусском фронте, были согласованы совместные боевые действия артиллерии с военно-воздушными силами.

24 июня 1944 года, еще в предрассветных сумерках, началась мощная артиллерийская подготовка. В первый день полный успех обозначился на левом крыле ударной группировки 1-го Белорусского фронта. Резко запечатлелись в памяти действия нашей бомбардировочной авиации. На третий день, особенно во вторую половину его, при безоблачной погоде по 40–45 наших бомбардировщиков волнами выходили к дамбе, ведущей к переправе через Березину, к которой бросились отступавшие немецкие войска, и наносили мощные бомбовые удары. По этой дамбе потом не только проехать, но и пройти в освобожденный Бобруйск было невозможно.