Их ехало тринадцать человек, и Мод Де-Решке категорически отказывалась сесть в поезд, пока ее не успокоили, сказав, что проводник Бэрнс — четырнадцатый.

Зельда легла на свою койку и с наслаждением вытянулась. Неожиданное спокойствие и умиротворение сошли на нее. Она так устала и так рада была, что можно лежать и отдыхать, не двигаясь, без сна, час за часом! До нее доносились разговоры. Она различала резкий голос Мильдред Гейден, глухой — Ван Занда. Они, очевидно, пили в буфете на станции, потому что все вошли с шумом и хохотом. Де-Решке призывала небо в свидетели, что никогда ей еще не приходилось путешествовать в таких ужасных условиях. Она, мол, выступала на трех континентах и всегда ездила в отдельном купе. А здесь ей негде отдохнуть — и как она будет петь после этого? Она выкрикивала свои жалобы в уши терпеливому Бэрнсу, сочувственно поддакивавшему: — Да, конечно, мэм!

Чей-то голос запротестовал:

— Эй, Мод, заткните глотку и ложитесь спать! — Смех Гейденов. Даже Зельда улыбалась в темноте. Сладкая дрема начинала овладевать ею. Скоро она уснула крепким сном.

Но около пяти утра она вдруг проснулась. Поезд ровно постукивал. На разъезде пронзительно свистнул локомотив. Но не это ее разбудило. Что-то другое — но что? Она лежала, напрягая слух. Джордж спит наверху. Но отчего так тихо? Ни звука во всем вагоне. Полно — так ли? Вот донеслось какое-то щелканье и приглушенный голос. «Джордж!» — позвала она тихонько. Нет ответа. Она снова вслушалась. Какое-то движение чувствовалось за перегородкой. Подавленный смех, потом ясно послышалось: «Черт! Вам везет, как жирному испанскому падре!» — любимая фраза Джорджа. Зельда раздвинула занавеску и выглянула. В отделении напротив было светло и белели сорочки мужчин. Она заметила Гейдена прямо перед собой. Остальных не было видно… Карты на столике… Покер!

Джордж играл в карты всю ночь! И, наверно, проиграл весь недельный заработок!.. А завтра три представления!

Она упала на жесткую подушку и стиснула зубы в бессильном отчаянии.

То был первый удар по ее доверию к Джорджу. Инцидент был улажен и, если и не забыт, то, во всяком случае, о нем не упоминали. На утро после той ночи, когда они приехали в Миннеаполис, Джордж проявил такое раскаяние, что большего нельзя было требовать. Он плакал крупными слезами, потрясал кулаками, рвал на себе волосы, зарывался лицом в ее колени, рыдая самым настоящим образом, — словом, изображал раскаяние по всем правилам драматического искусства. Он проиграл накануне все деньги, и пришлось взять взаймы пять долларов, чтобы просуществовать неделю. Зельда слушала Джорджа и спрашивала себя, раскаивался бы он так бурно, если бы не проиграл, а выиграл? Но она его простила. Посыпались обещания, клятвы, поцелуи, уверения, что она лучшая женщина в мире. Когда этот большой тяжеловесный мужчина валялся у нее в ногах, терзая свой носовой платок и давая клятвы исправиться, Зельда вдруг впервые увидела его в настоящем свете. Распущенный эгоист, тщеславный позер, ветрогон, на которого нельзя ни в чем положиться, — вот каков на самом деле ее муж, вот с кем она навсегда связала свою судьбу! Зачем она это сделала?! Как могла она быть так слепа?!

Она не то чтобы разлюбила Джорджа. Она все еще любила его, вернее, чувствовала к нему привязанность. Да, именно привязанность и никогда ничего больше. Теперь она это ясно видела. Она относилась к нему, как старшая сестра — к маленькому мальчику… Испорченный, капризный, себялюбивый мальчик!

Он часто огорчал и оскорблял ее, — и все же ей бывало ужасно жаль его. Но любовь? Нет, любви не было и нет… И снова неотвязная мысль: вот кому она вверила свою судьбу, вот кого избрала среди всех, чтобы жить с ним до самой смерти!.. О, где ты, Майкл? Милый, беспечный и ласковый, забавно щурившийся Майкл?

Несколько дней и ночей она все размышляла о их браке, о себе и своем месте в жизни — и, в конце концов, решила, что эти размышления — ни к чему. Один трудный день сменялся другим. Сон, театр, снова сон. Скудный завтрак, пятидесятицентовый обед — и еще, слава богу, что не хуже. Когда приходил вечер, она с вожделением думала о своей жесткой постели. Ах, поскорее вытянуться спокойно и спать, спать, спать! Сегодня в убогом номере гостиницы, завтра — на койке в поезде, — все равно!

Она больше не интересовалась, куда они едут, долго ли там будут оставаться. Часто она ловила себя на том, что не помнит, в каком городе они в настоящее время находятся. Бютт, Майлс, Сити, Чийэн, — она потеряла счет всем этим местам, которые были так похожи друг на друга. Те же запахи, то же красное кирпичное здание банка, школа, Сити-Холл, та же дешевая нарядность «театра-варьете» с огромными пестрыми изображениями широкобедрых, ухмыляющихся хористок в розовых трико, которые должны были служить приманкой для публики. Те же важные вопросы: какая из дешевых гостиниц лучшая? Сколько там берут за номер? Далеко ли это от театра?

Бастер и Королева были ее постоянными товарищами. Надо было их купать, выгуливать, кормить. Собака была очень привязана к Зельде, и это трогало ее до слез. Бастер всегда угадывал ее настроение, сидел, часами не шевелясь, подле нее, когда она была печальна, и всегда готов был поиграть с нею, когда она была весела. Если она иной раз и проспит, он вскакивал на кровать и тыкался в ее лицо холодным носом до тех пор, пока Зельда не вставала.

Как-то Джордж воротился поздно ночью, отяжелев от выпитого пива, и, споткнувшись в темноте о Бастера, с проклятьем дал ему пинка ногой. В тот же миг Зельда вскочила с кровати и, дрожа от бешенства, остановилась перед мужем.

— Не смей бить собаку, — произнесла она угрожающе сквозь стиснутые зубы.

Джордж раскричался, расшумелся, ругая пса за то, что он вечно попадается под ноги.

— Говорю тебе: не смей — никогда — бить — эту — собаку! — повторила она раздельно.

Он взглянул на нее, пораженный ее тоном, бледностью ее лица, на которое падал свет из коридора.

— Ах, отстань ты!.. — начал он было неуверенно и отстранил ее, желая пройти зажечь газ. Но Зельда яростно схватила его за рукав.

— Ты слышал, что я сказала?!

Она сама испугалась своей ярости. В таком состоянии человек способен убить.

— Слышал, конечно. Чего ты взъелась, Зель? Ну, толкнул пса, эка важность! Я ведь не мог видеть его в темноте…

— Если ты еще когда-нибудь хотя бы пальцем дотронешься до него, — я уйду, и ты меня больше не увидишь. — Она говорила тихо и ровно, но в тоне звучала неумолимость, и Джордж растерянно посмотрел на жену.

«Бастер, — думала подчас Зельда, — единственный, кто немного скрашивает мое существование.» Джордж по временам бывал все тем же прежним славным товарищем: остроумным, дурашливым, смешившим ее до слез. Этого Джорджа она любила, когда выходила замуж. Он был искренне нежен, покорен, говорил о том благотворном влиянии, какое она имеет на его жизнь. Но другие люди становились между ними, нарушали покой Зельды, отнимали у нее этого Джорджа, превращая его в человека, к которому она могла питать лишь презрение и отвращение. Достаточно было присутствия какого-нибудь зрителя, пусть это была всего лишь барышня, выдававшая справки в отеле, или какой-нибудь мальчишка за кулисами, чтобы Джордж моментально преображался и начинал унижать жену, обращаясь с нею, как с какой-нибудь рабыней, приставленной для чистки его сапог. В обществе Гейденов, Вана и других кочующих с ними актеров он чувствовал себя прекрасно — и тогда Зельда для него не существовала. Какой-нибудь предлог, чтобы посмеяться; буффонада, чтобы обратить на себя всеобщее внимание; еда, выпивка, карты — больше ему ничего не было нужно. Каждый вечер Зельда оставляла его в веселой компании и уходила наверх к Бастеру и Королеве, в унылый номер гостиницы. Джордж даже не замечал ее ухода. Через два-три часа он будил ее своим шумным вторжением, раздевался, закуривал папиросу и валился на кровать рядом с нею.