Ее голос задрожал и оборвался. Она медленно подошла к окну, и стала спиной к Джону. Некоторое время оба молчали, потом Джон заговорил хрипло и заикаясь, скрывая лицо в своих широких ладонях.

— Я… я… мне все равно, что д-думают люди… о вас, Зельда. Мне все равно, что вы делали и будете делать. Для меня — вы лучшая, благороднейшая из женщин. У вас никогда не было ни единой низкой мысли, вы не сделали в жизни ни единой подлости — а это только и важно. Вы — чисты, как ангел. Вы еще слишком, с-слишком хороши для Тома Харни, если хотите знать мое мнение. Грэйс м-могла бы на коленях б-благодарить бога за такую невестку. Вы замужем — но что от этого меняется? Вы никогда не любили Джорджа Сельби, никогда по-настоящему не принадлежали ему, а, если бы и любили — этот человек умер, перестал для вас существовать, вы все равно что вдова. Может быть, я и осел, и неисправимый осел, как вы говорите, но вы… вы слишком еще хороши для Тома. Пожалуйста, прошу вас, Зельда, не говорите ему, что вы замужем, не говорите ему ничего! Позвольте сначала мне поговорить с Грэйс!

В тот же вечер представился случай открыть Тому глаза — и Зельда не преминула им воспользоваться. В ее уборную принесли корзину фиалок с визитной карточкой Тома. На последней было написано:

«Жду на улице, у пакгауза. Могу ли я проводить вас домой?»

Когда она вышла на опустевшую улицу, он выступил из тени ей навстречу — стройный, улыбающийся, красивый. Зельде на минуту стало грустно, что он исчезнет из ее жизни.

— Пойдем пешком, — предложила она. — Я люблю такие морозные ночи.

Они шли медленно рука об руку, и Том оживленно излагал ей содержание своей будущей пьесы. Пьеса будет называться «Горемыка», и заглавную роль в ней должна исполнить Зельда. Это, по словам Тома, больше всего его вдохновляет.

— Вам непременно понравится, — горячо уверял он. — Я набросаю вчерне и покажу вам. Я хочу, чтобы вы просматривали вместе со мной сцену за сценой и указывали технические недостатки…

— Вот подходящий момент! — сказала себе Зельда. — Не надо колебаться!

— Мой муж всегда, бывало, советовался со мной, когда сочинял водевили, — перебила она Тома. — Да, вы ведь не знаете, что мы с ним играли в водевилях!..

Молчание. Они продолжали идти рука об руку, не замедляя шаг. Зельда заговорила снова, чтобы дать ему оправиться. Ей казалось, что она слышит мучительное биение его сердца, в которое она только что нанесла удар.

— Особенный успех имела пьеска «Кот и собака». Мы разъезжали с ней по всему западу до самого Сиэтла, а потом ставили и в Сан-Франциско…

И так далее, и так далее.

Наконец, Том откашлялся и спросил глухо;

— Ваш муж жив?

— О, разумеется!

— Так, значит, вы разведены?

— Разумеется, нет. — Зельда отвечала небрежно, как бы вскользь, зная в то же время, что каждое слово делает рану в сердце Тома все шире и глубже. Она даже смеялась с каким-то наглым вызовом. А, пусть думает о ней самое худшее! Великодушнее всего с ее стороны сделать так, чтобы он ушел разочарованный и больно уязвленный.

— Мы с Джорджем просто расстались — и все. Мы не поладили и решили, что лучше каждому идти своей дорогой. Не знаю, где он и что с ним… Вероятно, все так же играет в. водевиле.

Наконец-то дошли! Она взбежала по ступенькам…

— Ну, до скорого свидания. Привет вашей маме. Покойной ночи! Спасибо за цветы и за то, что проводили меня. Какая славная ночь, правда?.. Прощайте!

Дверь открылась… захлопнулась… Она одна в тускло освещенной передней. На миг остановилась, все еще держась за ручку двери, и тяжело перевела дух, словно ей трудно было дышать.

— Ну, вот, все и кончено! — вслух сказала она и пошла к себе наверх.

Но Зельда ошиблась: далеко не все было кончено.

Прошло несколько дней, неделя. Джон избегал ее. Он знал, что она недовольна им, и не смел показываться ей на глаза, не приходил даже пить чай к мадам Буланже. Зельда рассказала старушке всю историю от начала до конца, и мадам заклеймила Джона одним коротким и резким словом:

— Идиот!

Наконец, он решился подойти к Зельде. Он был чуть не в эпилептическом припадке от волнения, так что даже испугал ее. Лицо у него подергивалось, глаза бегали. Наконец, он набрался духу и изложил поручение, с которым явился. Не согласится ли Зельда повидаться с его сестрой? Миссис Харни хотела бы переговорить с ней. Он вручил Зельде записку:

«Будьте великодушны к старой женщине и навестите меня, когда вам это будет удобно. Любящая вас Грэйс Чепмэн-Харни».

— Но к чему это, Джон? — Сердито спросила Зельда. — Это только ухудшит дело. Тут ничем не поможешь.

— Может быть, не знаю. Но все-таки сходите, Зельда. Грэйс говорила… я… Вы пойдете, да? Это ей очень нужно.

— А Том будет?

— Конечно, нет… Во всяком случае, Грэйс сказала, что хочет говорить с вами наедине. Мне неизвестно, о чем именно.