Шрифт:
«Бусы» и харбинская фотография с подписью «Дорогой Евдокие Андреевне от Е.И. и В.П.». Это была настоящая удача.
На мое письмо в Генконсульство России в Чили пришел довольно быстрый ответ. Один из чилийских знакомых Марианны Колосовой, Володя Тейтельбойм, умер пять лет назад. На предложение поговорить о Марианне Колосовой с Луисом Корваланом, вынужден был отказаться. Осталась до сих пор малюсенькая надежда что-нибудь узнать у дочери Володи Тейтельбойма, которая сейчас работает дипломатом в посольстве Чили в Польше. Очень может быть, что есть общая фотография Колосовой и Тейтельбойма.
Я очень жалею, что тема белоэмигрантов была мне не интересна в 1994–1997 годах, а ведь тогда, в Сан-Франциско, были еще живы люди, которые ждали до конца своей жизни возможности рассказать обо всем, что перенесли в своих скитаниях по миру. Была жива
Ольга Скопиченко, которая жила в Харбине с Марианной Колосовой в маленькой комнатенке. Вот как вспоминала об этих годах Ольга Алексеевна: «В маленькой комнатушке, предназначенной для караульного китайца… жили две поэтессы, одна совсем еще начинающая, еще певшая с чужого голоса, и ее старшая сестра по перу, уже известная, уже окрепшая в своих стихах, нашедшая свой путь. Жили голодно, перебивались скудными заработками за случайные уроки, переписку, переводы…»
Ольга Алексеевна Скопиченко посвятила Марианне Колосовой следующие стихи:
ДАЛЕКОМУ ДРУГУ
Я память дней тихонько отодвину, Хотя тех дней разлуке не вернуть… Ты где-то там на клавишах машинки Отстукиваешь будничную муть. Я в сутолоке размерянной фабричной Записываю цифры и часы. Разлука занавескою привычной Между тобой и мной назойливо висит. И нет ночей, когда врывались строфы, Вливая веру в призрачный успех. И на пути писательской Голгофы Мы не расставили знакомых вех. Пишу письмо и чувствую, что трудно Сказать о том, что неотрывно жжет: Твой строгий стих чеканно-изумрудный, Мой юный и надломленный полет. Мне жалко нашу хмурую каморку, Наш сломанный диван, наш старый табурет, Мне жалко смех твой сдавленный и горький И свечки тусклый распыленный свет. Пусть только в снах я прошлое придвину: Зашла бы я в ту комнату опять, Чтоб клавиши у пишущей машинки Тайком от всех тихонько целовать. Там сторожит тебя Великая Идея, Меня любовь и счастье стерегут. И наша встреча победить не смеет, Хотя бы встреча нескольких минут. Сентиментальная, как в повестях старинных, — Разлука темным пологом висит. Ты буднями стучишь на клавишах машинки, А я записываю цифры и часы.РАЗДУМЬЕ
Поэтессе Марианне Колосовой
А молодость ушла, оставив за собою Несбывшихся надежд былую мишуру… И я по-прежнему в привычную игру Играю с присмиревшею душою… И веря, и надеясь, и любя, Все, Муза, слушаю тебя. Но ты — не та, и речь твоя другая… Спокойны и размеренны стихи, Как будто и огонь вдохновенья стих, И обжигает, он, не согревая. Не уловить победных ноток тех, Что в молодости к битвам призывали, И гимнами прекрасными звучали, И в каждом дне пророчили успех. У Музы у моей — давно седые кудри, И взгляд ее по-старчески глубок; Как плеск волны на золотой песок, Звучат ее слова — размеренны и мудры. И новой ворожбе покорная опять, Как в молодости, безотчетно, смело, Душа идет к иным, назначенным пределам, Где надо не надеяться, а знать… И я по-прежнему, и веря и любя, Все, Муза, слушаю тебя.Привожу рассказы Ольги Скопиченко, в которых она упоминает о Марианне Колосовой.
Ольги Скопиченко. УСТРИЦЫ
Очерк? Рассказ? Нет, просто маленький эпизод из прошлого.
День в Харбине был осенний и довольно хмурый. Даже дождик чуть — чуть накрапывал. Шла я домой в мрачном настроении. Деньги за урок обещали заплатить только к понедельнику. А дома у нас с Марианной было хоть шаром покати и никаких перспектив. Вчера доели остатки щей и хлеб. Сегодня я утром направилась на работу, выпив стакан пустого чая. Решила, что на лекции вечером не пойду, не очень — то лезли в голову Институции Римского права на голодный желудок. За дверью нашей комнаты была хибара, выстроенная для караульного китайца, и мы ее снимали за несколько долларов в месяц. Хибара была поместительная с русской плитой в углу. Две кушетки, большой письменный стол, подарок одного из поклонников наших поэтических талантов, два стула, да корзинка в уголке для нашего общего друга (собачонки Турандот) — и вот вся наша обстановка. И, конечно, книги и рукописи, наваленные и на столе и прямо на полу.
— Ну, что, получила? — был первый вопрос Марианны.
— Да нет. Обещали в понедельник. Муж Веры Павловны уехал на рыбалку за Сунгари, а у нее не было денег. Гмм. Плохо, значит ты голодная…
— Ну, да и ты тоже.
— Нет. Мне повезло. Зашла к Семеновым, надо было книгу вернуть, и попала на обед. Такими пельменями угостили. Очень мне хотелось попросить для тебя, да я постеснялась.
— Ну, что ты, не хватало, чтобы мы попрошайничали.
— Турке косточек послали, видишь, наслаждается. Турка с увлечением возилась в своем углу, причмокивая и посапывая. Марианна задумалась:
— Знаешь. Думаю, Арсений зайдет сегодня, перехватим у него доллара два до следующей недели.
— Дождешься его… — пробурчала я, — он последнее время все вечера проводит с Всеволодом Ивановым. Такая дружба, водой не разольешь.
Марианна снова стала стучать на машинке. А я, порывшись на плите за кастрюлями, нашла сухую корочку и села с книгой на кушетку. Часов около девяти вечера послышались быстрые шаги по двору, и Марианна весело сказала:
— Вот Арсений, а ты говорила не придет.
Еще минута и Арсений Иванович Несмелов, наш самый талантливый поэт Зарубежья, наш общий друг и приятель, с шутливым смехом.
— Вот хорошо, что вы обе дома — уселся на краешек кушетки.
— Вот что, собирайтесь только поскорее.
— Куда?
— Всеволод приглашает нас вчетвером поужинать. Только скорее, он на извозчике ждет.
Марианна поморщилась, она терпеть не могла прерывать начатую работу, но, видимо вспомнив, что я голодная, быстро согласилась.