Вот почему я вздохнул, услышав про Алёшу.

Папа устроил моим вещам самый тщательный осмотр. Он вывернул наизнанку все мои трусы и рубашки. В одном из рукавов он обнаружил сетку для сачка. На одном из свёртков я сделал убедительную надпись: «Три куска мыла». Я был уверен, что папе не придёт в голову заглядывать туда. Но, ободрённый успехом, он размотал бечёвку и жестом предложил маме убедиться в коварстве собственного сына. Один кусок мыла там действительно был. Два других заменяла спиннинговая катушка.

Рыболовные снасти были заперты в запретный ящик папиного письменного стола. Папа взвесил на руке рюкзак и остался доволен. Потом он взглянул на часы и надел пиджак.

— Пора, — сказал он и положил руки мне на плечи. — Помни, что с этого часа ты на целый месяц предоставлен самому себе. Ты становишься самостоятельным, а быть самостоятельным — это прежде всего быть рассудительным. А быть рассудительным — это прежде всего быть неторопливым в своих решениях и поступках…

В таком духе папа говорил две минуты: я как раз успел сосчитать до ста двадцати.

всё, что говорил папа, было теорией. Практиком в нашем доме считалась мама.

— Слушайся тётю Катю, — сказала мама, — она придёт через час и отвезёт тебя на вокзал. Это во-первых. Переходи улицу только при зелёном свете светофора. Это во-вторых. Яблоки мой кипячёной водой. Это в-третьих…

Мама пронумеровала ещё десяток полезных советов, привлекла меня к себе и поцеловала в нос и в обе щёки. Папа был сердит, держался со мной официально и поэтому поцеловал меня только в лоб. Потом они забрали свои чемоданы и отправились на вокзал.

Теперь, когда дверь за родителями захлопнулась, я мог подсчитать свои потери.

Я достал из кармана два носовых платка и вытряхнул оттуда несколько десятков маленьких крючков. Потом я снял тюбетейку и отвязал леску, прикреплённую к волосам. Из-за пазухи я достал двенадцать поплавков. Со всем этим ещё можно было отправиться на рыбалку, но на беду у меня не осталось ни одного грузила. Тогда я вспомнил о двух блестящих крышечках на папином чернильном приборе. Я взял их в руки и принялся, размышлять. Папа обрадовался бы, узнав об этом. Он всегда говорил, чтобы я размышлял почаще, чтобы у меня было меньше необдуманных поступков. Я рассудил, что против свинцовых грузил цена этим крышечкам, конечно, грош. Но если у меня не осталось ни одного грузила, то лучше всё-таки крышечки, чем ничего. Так, как следует всё обдумав, я положил блестящие, крышечки в карман. Самое удивительное, что папа так и не спросил, зачем мне понадобилось столько крючков. И, может быть, скажи я ему это, крючки остались бы у меня. Мой папа любил, когда я проявлял смекалку.

Поплавки, крючки и грузила в лагере — это целое богатство. Волшебная палочка — ничто по сравнению с обыкновенным копеечным крючком. Его можно обменять на стакан компота, плитку шоколада, новую панаму и на всё, что только можно пожелать. За десять крючков можно потребовать половину улова удачливого рыбака, а двумя десятками откупиться от самого неприятного дежурства. В лагере я не знаю ничего дороже поплавков, грузил и крючков. Рыбак устроен так, что запасается всем, кроме самого необходимого. Честное слово, не растеряйся я от неожиданности, и папе не пришлось бы запирать в ящик большую часть моего богатства.

Ждать тётю не имело смысла. Ешёлё надо было переводить через улицу, покупать ей перронные билеты и вообще оказывать массу услуг.

Я отдал ключ соседям, взвалил на плечи рюкзак и отправился в путь. Гордость распирала меня. Я был самостоятелен, как папа.

Разве я знал, что в это самое время, через два квартала от нас, с таким же рюкзаком за плечами, лихо посвистывая, съезжал по перилам лестницы мальчишка, которому было суждено сыграть такую значительную роль в моей жизни?

Дул горячий порывистый ветер. Казалось, это он перегоняет по улице стремительные потоки автомашин. На перекрёстке строили подземный переход, и я остановился посмотреть, как прожигала асфальт гудящая огнём металлическая коробка и вгрызались экскаваторы в обнажённую землю. Потом, не пропуская ни одной витрины, я медленно пошёл дальше. Магазин «Мосодежда» выставил на обозрение меховые воротники и шапки-ушанки — на них жарко было смотреть. Зато рядом прохладно стекала вода по витринам овощного магазина и над окнами «Гастронома» хлопали на ветру белые парусиновые навесы. Я купил себе эскимо, укрылся в тени и принялся рассматривать витрину.

Братья Рыжковы говорили, что у меня нет ни капли фантазии. Они забирались в бетонную трубу, лежащую во дворе, сами себе кричали какие-то команды, долго и противно гудели на одной ноте и вообще вели себя как ненормальные. В трубе было неуютно, сыро, и вдобавок там надо было лежать на животе. Я к этой трубе и близко не подходил, а они делали вид, будто летят в ракете на Луну, и поэтому говорили, что у них есть фантазия, а у меня нет. Но я-то знал, что у меня её побольше, чем у всех мальчишек на дворе. Только к самой смелой своей фантазии я подхожу с практической точки зрения. Когда я думаю о дальних путешествиях, я думаю и о снаряжении для них. Вот почему при одном только взгляде на эти консервные пирамиды мои мысли сразу заработали в фантастическом направлении. Я начал думать о космических полётах.